Современная болгарская повесть
Шрифт:
«Жаровни страшно неудобны, паша, даже чаю не приготовить! Неужели вы довольствуетесь чашечкой кофе? Ах да, я все забываю, что вы теперь турок! Послушайте, — осенило меня вдруг, — отчего вы не воспользуетесь случаем? На вашем месте я бы завел гарем! Конечно! Иначе какой вы паша?»
Возможно, я бы еще долго развивал эту благодатную тему, если бы знакомый возглас «Варда! Посторонись!..» не оборвал наши шутки. Мы оглянулись, желая понять, в чем дело. Насколько позволял туман, можно было увидеть, как войсковая колонна
«Кто такие? Вон тот, с меховым воротником… Да ведь это ваш главнокомандующий, паша!» — сказал я.
Сулейман за неделю перед тем был отстранен от командования Дунайской армией, чтобы он мог сосредоточить все свои усилия для защиты Фракии — участка наиболее уязвимого. Однако мы между собой продолжали именовать его главнокомандующим. И разрешите удобства ради именовать его так в моем рассказе.
«Да, это он. Он! — пристально вглядевшись, повторил я. — Поскорее примите воинскую выправку, паша!»
Бейкер промолчал, только глаза у него помрачнели — а я уже знал, что сие означает. Валентин ненавидел Сулеймана. Нет, я неточно выразился. Он презирал его.
Всадники быстро приближались. Правда, в данном случае «быстро» понятие относительное. И дело не только в том, что скакать по железнодорожному полотну затруднительно. Как раз в ту минуту со стороны леса, отделявшего нас от Марицы, донеслись тревожные крики, и наше внимание разом обратилось туда.
Смею думать, что знаю по-турецки. В Анатолии я успешно объяснялся с местными жителями. Но сейчас возгласы показались мне непонятными.
«Что это приключилось там?» — спросил я.
Бейкер поднес к глазам бинокль и обшаривал взглядом противоположный берег.
«Туман мешает, — проговорил он. И знаком подозвал одного из солдат. — Что за вопли?»
«Там москали, паша!» — с поклоном отвечал тот.
«Где это „там“»?
«Да вон, в лесу!» — И солдат указал на наш берег, а не на другой, как нам только что казалось.
Тем временем главнокомандующий со своим штабом приблизились уже настолько, что полагалось приветствовать их.
«В чем дело? В чем дело?» — на скаку выкрикнул по-французски Сулейман.
Он говорил по-французски недурно, но с характерным для Востока редуцированием гласных. Да еще — каждый вопрос повторял дважды, быть может оттого, что всегда был встревожен, возбужден.
«Говорят, в лесу обнаружен неприятель», — доложил Бейкер.
«Неприятель? Так чего вы ждете? Чего вы ждете? Окружить! Переловить! Если окажет сопротивление — уничтожить!»
«Я передам ваше приказание незамедлительно, ваше высокопревосходительство!»
Учтивость исчезла из голоса моего друга, осталась лишь сухость. Эти воинские части не находились в его подчинении. Ведь он был в турецкой армии главным советником, а не полковым командиром. Однако минутой позже он уже отдавал распоряжения, где и как провести поиск, каким частям сосредоточиться в лесу на обоих флангах. Словом, как сделать то естественное и необходимое, что лишило бы русских возможности расширить свой плацдарм. Но именно тогда Сулеймана осенила гениальная мысль, которая, скажу заранее, все и погубила.
«Нет! — крикнул он. — Остановитесь! Во имя Аллаха! Зачем нам новые жертвы! (Как видите, дорогой мой Фрэнк, у нас тоже берегли людей.) Керосин! Скорее! Скорее керосин!»
Мы переглянулись. Керосин, то бишь тактика «все испепеляй позади себя», была одной из навязчивых идей главнокомандующего турецкими силами, чья буйная фантазия часто черпала примеры из истории. Разве Кутузов не сжигал все на пути наступающего Наполеона? Как говорится: пусть их камни посыплются на их же головы! Керосин не однажды уже пускался турками в ход. Последний раз в Татар-Пазарджике — оставляя город, мы еще долго видели позади столбы дыма.
Ну вот, опять подмывает меня порассуждать о человеческой глупости и географическом ее распространении. Но в одном я с Фрэнком согласен: в данном случае глупость была лишь обличьем жестокости. Да и не хочется нарушать тональность моего повествования. Возвращусь лучше к Сулейману и его «гениальной» идее. Послюнив палец, он проверял направление ветра.
«Да, ветер благоприятствует нам! — изрек он, просияв. — Как раз в сторону леса. Клянусь Аллахом, они зажарятся, как бараны!»
Я с любопытством, даже с интересом вглядывался в него. У турок есть выражение «алтэ-патлак» — так называется револьвер с барабаном, который может ни с того ни с сего пальнуть, никогда не знаешь — когда. То же самое — и с турецким главнокомандующим. Черные выпученные глаза горят лихорадочным огнем, на лице напряжение и восторг, жесты порывистые. Возможно, до этого довела его война, а возможно, он довел войну до этого.
«Двадцать бочонков слева!.. Двадцать в середину! Нет, тридцать!.. Еще двадцать справа! Впрочем, нет! Весь керосин, какой у нас есть!» — командовал он.
«Для Пловдива не останется, ваше высокопревосходительство!» — с тревогой сказал я.
Он метнул в меня негодующий взгляд. Понял или не понял — не знаю, но отвечал он так:
«Я обо всем позаботился, будьте покойны!»
Я кивнул. Успокоился. А он продолжал отдавать распоряжения: как облить керосином лесные опушки и как по сигналу идти в атаку.
Опыт научил нас, что возражать ему бесполезно. Это лишь раззадорило бы его еще больше. Да и кое-какой смысл в его затее имелся. Я думал о том, загорятся ли засыпанные снегом деревья.
Но вот бочонки доставлены, размещены. Оставалось начать огненную атаку. Тут подоспели вернувшиеся из поиска люди.
«Ну что? Что?» — голос Сулеймана прозвучал первым.
«За рекой они, ваше высоко…»
«Как за рекой? Да ведь они в этом лесу?!»
«Главные-то силы — за рекою…»
Один из разведчиков добавил, что туман там пореже и он видел колонну русских. «Гяур к гяуру, — твердил он. — Гяур к гяуру». Другой видел конницу, лодки и челны. «Вся река так ими и кишит, паша-эффенди!» — взволнованно уверял он.