Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Тебе не хочется отказаться от пари, Алеш?..
— Нет.
— Даже теперь, когда ты увидал, какая я немыслимо противная?
— Тебя бы это устроило, — сказал я.
Ладена не ответила.
Мы смотрели друг на друга дольше, чем я мог выдержать.
Когда я уже совсем готов был объяснить ей, как она мне нравится, она сказала:
— Отнеси меня в постель, Алеш. Меня никто еще никогда не относил в постель…
Я обхватил ее за талию и потом крепко стиснул, подняв на руки.
— В тебе, однако же, есть сила, Алеш. Вот не ожидала!
В то воскресенье это была ее последняя
5
Наше первое интимное знакомство было прямой противоположностью всему, что я себе представлял.
Для меня оно могло бы стать еще и шансом утвердить свою значительность. Я хотел говорить Ладене, как говорил другим, что очень ее люблю, мечтал о ней… мне было любопытно, что будет говорить она; но все произошло совсем иначе — были только огромные Ладенины глаза, перед которыми я, устыдясь, мгновенно позабыл о всех банальных и фальшивых фразочках и до страдания жаждал доказать, что нашим чувствам мы сумеем дать заслуженное выражение. Усталость и взаимная застенчивость ослабили наши объятия раньше времени, и я, едва только оторвался от Ладены, в тот же миг уснул, положив голову ей на плечо.
Проснулся я, когда Ладены уже не было.
На столе она оставила записку.
Не хватает храбрости тебя разбудить. Выла я тут счастлива до такой степени, что целый час не могла найти свои сапоги. И ужасно при этом боялась, что ты проснешься, хотя это не помешало мне доесть влашский салат. Если позвонишь в восемь вечера мне в общежитие, я обязательно там буду.
Ладена.
И вымыла посуду.
Хотя об этом уже не писала.
Я посидел на кухне, выпил залпом стакан воды и начал варить кофе.
Было три часа дня. Я мельком посмотрел на себя в зеркало: глаза были мутные, лицо помято. Я стал тереть виски. Сосредоточиться на чем-нибудь было трудно, и я не сразу свыкся с ощущением, что в доме, кроме меня, никого нет. Хотелось говорить, рассказывать Ладене массу разных разностей: о нашей семье, об отношении к поп-музыке, о туристических поездках, о нашей факультетской группе — обо всем, что мне пришло бы в голову; хотелось говорить свободно, без усилий, без всякого стремленья поражать, интриговать и обольщать. И стало от этого желанья хорошо, спокойно и немного грустно. Я пустил холодный душ и, пока намыливался, соображал, как поступить с Ондроушеком. «Сделаем так, — сказал я себе, — с утра зайду к нему на кафедру, попрошу назначить день и буду заниматься восемь часов в сутки — и еще часик перед сном, для закрепления. Начну немедленно. А вечером позвоню Ладене».
Возможность позвонить Ладене вызвала у меня на весь остаток дня особенное состояние подъема, какого я за чтением конспектов еще не испытывал. Дело пошло на удивленье быстро, за два часа сумел отмахать столько, сколько и за двое суток иногда не получалось. Хотя я не был убежден, что выдержу и дальше такой темп, это немного подняло меня в собственном мнении.
В восемь я оделся и дошел до ресторана.
Позвонил сначала нашим и сказал маме, что пробуду у деда до утра, потом зайду на факультет и где-то к вечерку
Ладене я позвонил не сразу, обдумывая, что ей скажу, и стал даже немного нервничать.
Сперва никто не подходил. Потом послышался писклявый голосок какой-то девчонки. Я попросил позвать Ладену и назвал номер комнаты.
— У них, по-моему, там сабантуй, — ответила девчонка.
Похоже было, что она сама не прочь туда податься.
— Я вас заранее благодарю, — сказал я, — но это страшно важно. Может, вы все-таки ее найдете?
Телефон в общежитии был в коридоре, я слышал, как девчонка потопала куда-то, затем попеременно отзывались разные голоса, и наконец раздался тот, который я узнал мгновенно.
— Хорошо, что ты позвонил, — сказала Ладена, слегка запыхавшись.
Должно быть, бежала к аппарату.
— Восемь часов, — начал я совершенно идиотски, — я уже думал, тебя не застану.
— Почему?
— Так…
— Скажи мне что-нибудь хорошее, — зашептала она.
— Я звоню из ресторана… — повернул я голову к бармену.
За спиной у меня играли в карты, никто не обращал на меня внимания, и все-таки я чувствовал себя как на сцене.
— И что? Подумаешь! — отозвалась Ладена.
— Мне с тобой было очень хорошо, — сказал я придушенно.
— Ты меня слышишь? — спросил я, когда молчание слишком затянулось.
— Слышу, — ответила Ладена.
— Что я сказал, ты слышала?
— Да….
— А ты мне ничего не скажешь?
— Ты мой сладкий…
— Что ты сейчас делаешь?
Я вспомнил, как девчонка у телефона говорила о сабантуе, и во мне зашевелилась ревность.
— Шью себе свадебное платье, — невозмутимо отвечала Ладена.
— Свадебное?..
— Что ты удивился? Я тебя не понимаю! Хохмить, так до конца.
— А я найму карету с двумя лошадьми. Хочешь белых?
— Ничего подобного ты не сделаешь, потому что у нас нет на это денег. И говори, пожалуйста, со мной как с человеком. Это платье мне не будет стоить ни кроны, ясно? У Вишни разных тряпок полный гардероб.
— Блеск, — сказал я и немного скис, поскольку сам-то не сумел придумать в этом плане ничего оригинального.
И уже стал прикидывать, не одолжить ли где-нибудь в театре цилиндр и фрак и не явиться ли верхом на ослике. Стал даже думать, где бы такого осла раздобыть. Потом оставил это бесполезное занятие, но неприятный осадок оттого, что я плетусь все время где-то сзади, так и не прошел. Желая показать, что есть у меня и другие заботы, я заметил:
— Сегодня за день отмахал тридцать страниц, недурно?
Ладена ответила, что за меня вполне спокойна — Ондроушека я одолею; потом призналась, что стащила мое фото и прилепила к зеркалу — так что теперь вот каждый час смотрит на нас обоих. Я немедленно спросил, что она делает у зеркала каждый час, неужто все подкрашивается и поправляет волосы? Но и на этот раз она не растерялась, говоря, что волосы не поправляет, а ходит только смотреть на меня.
Наговорила еще разной чепухи, а я пообещал завтра в это время позвонить и разговор окончился.