Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Со временем из тебя выйдет изумительная девчонка, — сказал я и повесил трубку.
6
Проснувшись, человек многое видит в другом свете.
В семь утра все представляется неярким и нерезким. Дискотека Якоубека. И папин храп… В газетах после воскресенья много пишут о Египте, о смотре кинофильмов, о хоккее, печатают снимки нового универмага «Котва»… Окно открыто, мама ушла за продуктами, передо мной чашка чая и разложенные конспекты. День — это непреложный факт. Я и Ладена тоже непреложный факт — только в газетах о нем не пишут. Вещи и люди утром вырисовываются буднично. Меня одолевали разные тягостные мысли. О нашем
Все это до обеда.
Я углубился в чтение, но меня отвлекла мысль о парикмахерской. Надо постричься и отутюжить синий костюм.
За час занятий я так и не отключился от своих проблем. Голова шла кругом. Не сложно было выстирать носки и белую рубашку, достать темный галстук бабочкой… А что сказать своим? Меня кольнуло острое сознание вины. Только не мог же я сообщить за ужином: «Папа, я с Колманом поспорил на пари, что я женюсь; это всего лишь шутка, просто глупость, сегодня это до меня дошло, но я уж не смогу в себя поверить, если пойду на попятный, ты понимаешь меня, папа?» Не мог я также выкрикнуть: «Мне тут все опостылело — и я женюсь! Пусть это несерьезно и так далее…» А были еще и родители Ладены, они вполне могли мне заявить: «Вы — мужчина, у вас должна была быть голова-то на плечах, если нет ее у нашей дочери». И главное — были ребята, следившие за выполнением условий, были их глаза, в которых я сейчас же вырастал и становился «своим в доску». А это было хорошо, поскольку я всегда, во всем стоял немного в стороне…
Дома сегодня было холодно; я сидел с семи, а теперь было одиннадцать, и все не мог расхлебать кашу, которую сам заварил. Ходил вокруг да около, боясь замочить лапки.
Ясно пока было одно: я хотел жить по-своему. Но шли минуты, и я уже не знал, хочу ли этого на самом деле, а только понимал, что нужно и еще что-то, не за одним же этим я родился. Я принимался размышлять, как будет, если я и правда женюсь на Ладене. Идея эта появлялась не впервые, только я все не вживался в роль. У меня у женатого было другое лицо, и оно походило на папино. А едва мной овладевало это представление, как внутри меня все начинало крутиться, словно бессчетные колесики мгновенно приводились в действие каким-то импульсом, — я делался большим, сильным мужчиной и чувствовал, как слово муж просачивается мне в кровь, в каждое движенье, в думы… Я даже принимался рисовать себе, что будет со мной и с Ладеной через десять, через двадцать лет, и гнал от себя мысль, что каждый вечер надо будет сидеть дома и только в пятницу иной раз выходить с приятелями; и было это до такой степени дико, что становилось жалко папу, а потом и остальных женатых, включая и меня. Короче, вместо всех занятий я за утро так испсиховался, что сам на себя нагнал страх. И уже громко начал говорить: «О чем, собственно, речь-то? О пари! И если дома это скрыть — что вполне можно сделать, — то абсолютно не из-за чего волноваться. Зачем из ерунды делать трагическую ситуацию? И занимайся! Это должно тебя волновать. Не утомляй напрасно голову!»
Я снова взялся за конспекты.
— О чем ты тут толкуешь?
За спиной, держа продовольственную сумку, стояла мама. Я даже не заметил, как она вошла.
— Здравствуй, — сказал я, чувствуя, как горят щеки (я покраснел. Как маленький…). — Учу вот вслух. Иногда это полезно…
— Здравствуй, — сказала мама и еще раз на меня взглянула. — Поешь что-нибудь? Я принесла масло. Хлеб с маслом и сыром?
— Может, сделаешь мне суп с чесноком?
— А разве ты не подождешь обеда?
— Едва ли. Надо на факультет и в библиотеку. В комитете я обещал сделать две газеты…
Это была правда.
Мама попробовала возразить:
— Останься лучше дома. Ты говорил, у тебя столько подготовки…
— Не беспокойся. Я легче соображаю вечерами.
Не надо было этого говорить.
— Значит, после ужина ты никуда не выйдешь?
Не знаю почему, но мама последнее время мне не верит. Сужу по тому, что ей все хочется, чтобы я оставался дома. Я успокоил ее, кивнув.
— Конечно!
А потом спохватился:
— Надо еще отгладить синий костюм. Ондроушек любит, когда на экзамены приходят в темном. Может, я даже одолжу у папы галстук бабочкой.
— Это, по-моему, лишнее.
— Мне что, — сказал я, — вот Ондроушек…
— Ну, если тебе это поможет… — сказала мама, и голос ее прозвучал совсем не как обычно.
Потом она добавила:
— Не знаю даже, был когда-нибудь у папы такой галстук…
И ушла на кухню.
Я закрыл глаза. Слушал, как тикают часы, и думал об Ондроушеке, как он всегда говорил: «Студент высшего учебного заведения должен быть собранным, учиться надо с первого же дня семестра, и главное — уметь учиться». «Умение учиться! Умение получать информацию!» То был девиз Ондроушека. Наверно, он был прав. Конечно, прав. Но дома с занятиями не получалось. Во всяком случае, в сложившейся обстановке. И потому я, наскоро съев суп, оделся и собрался уже выйти, когда в передней зазвонил телефон.
Я поднял трубку.
— Алеш Соботка — это вы? — спросил довольно приятный мужской голос.
«Ну — началось! — подумал я. — Отец Ладены. Кто еще мог бы спрашивать так идиотски?»
Я оглянулся, посмотреть, закрыта ли кухонная дверь и не услышит ли мой голос мама, и произнес негромко:
— Да. Я вас слушаю.
— У вас есть в Слапех бот?
— Нет. Нету, — отвечал я удивленно и сделал носом долгий выдох.
Сразу отлегло. Потом невозмутимым голосом спросил:
— Это что, новый анекдот?
— Да нет… Нет-нет. Простите. Я разыскиваю в телефонной книге Алеша Соботку. Он мой сосед по причалу. В ботике у него большая течь. Так я хотел предупредить…
— Какая неприятность… — сказал я.
Он поблагодарил и повесил трубку.
— В чем дело? — появилась из кухни мама.
— Там у кого-то тонет лодка, но к тебе это не имеет отношения!
— Перестань, Алеш! От этих подготовок ты, наверно, скоро сбрендишь!
— Нет, правда, тут искали человека, у которого тонет лодка.
Я с укоризной посмотрел на маму.
Но не успела она раскрыть рта, как телефон зазвонил снова.
— Наверно, опять этот, — ткнул я пальцем в аппарат, — посмотришь.
Мама решительно подняла трубку:
— Я слушаю…
Потом сказала холодно:
— Пожалуйста!
И обернулась ко мне:
— Тебя.
— Кто? — спросил я срывающимся шепотом. — Опять этот?
Меня вдруг охватила странная робость.
— Какая-то девушка, — сказала мама, лицо у нее было неподвижно, и я никак не мог понять, что она в ту минуту думала.
Я взял у нее из руки трубку.
Ладена.
Рядом стояла мама. Вот в чем был камень преткновения!
— Алеш! Что нового?
Я долго ничего не говорил.
Наконец мама скрылась в кухне.
— Ты что молчишь? — услышал я опять Ладену.
— Тут была мама, — отвечал я тихо, прижимая к губам трубку. — Говори ты!
— Так, может, в другой раз?
— Нет.
— Пишу тебе письмо, — заговорила она опять.
— Зачем?
— Я люблю писать письма. В письме прошу не назначать на завтра ни с кем встреч, чтоб мы могли увидеться. Уже восемь страниц исписала. Еще пишу, что мы не будем так транжирить. Хоть ты и делал это для меня, я знаю, но все равно не надо. И завтра вместо ресторана пойдем погулять.