Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
— Ты полагаешь?
— Да ты что, осел, что ли?!
— Возможно, я осел, Колман…
— Ну тогда шут с тобой! — сказал он.
Кажется, он сказал еще что-то, но голоса его я не слышал, а только чувствовал сухость во рту, касание Ладениного локтя и через минуту уже смотрел в помаргивающие глаза распорядителя отеческого вида, с могучей грудью колесом — которой он, надо полагать, заслуженно гордился — и, выслушав положенное назидание, ответил: «Да». Потом звякнули кольца о латунное блюдечко, и если я по глупости считал, что церемония пройдет спокойно, — я глубоко заблуждался: жестяной звук колец был омерзителен; по нему каждый мог определить, что
За спиной у меня раздался незнакомый голос:
— Тебя можно поздравить, Ладена?
Я обернулся. На тротуаре толпились люди — ни одного знакомого лица, — тут же стояли Вишня с Яркой. А около Ладены — незнакомый парень. Он был на голову выше меня, черноволосый, черноусый, с маленькими насмешливыми глазами и приятным голосом.
— Ну разумеется, — ответила Ладена и подала черноусому руку.
— Представишь? — посмотрел он на меня.
— Ну разумеется, — снова ответила Ладена. — Это — Рихард.
— Соботка Алеш, — сказал я и полез в карман за сигаретами. Рихард мне улыбнулся.
— Я так и понял, — сказал он. — Однако я считал, что начинать ты бы могла с меня!..
Говоря, Рихард не отводил от меня глаз, и в них было презрение — я это видел.
— А я, наоборот, считала, что подобными вещами ты пренебрегаешь.
— Да, безусловно, — подтвердил с энтузиазмом Рихард. — Для меня важней другие ценности, чем круглая печатка МНК[12].
— Вот то-то и оно, Рихард, — с энтузиазмом сказала Ладена. — Я же с некоторых пор предпочитаю круглую.
— Ну ты у нас всегда была математичка…
— Поэтому не надо было забывать, что я могу прикинуть и подытожить!.. Но все равно ты — восхитительный мужчина, и тебе положена гвоздика.
Меня от этих разговоров выворачивало наизнанку. В особенности когда он, продев гвоздику в лацкан темного пальто, сказал:
— Так я могу все еще думать?..
Тут я не выдержал. Выдернул изо рта сигарету, швырнул ему под ноги, схватил Ладену за руку и решительно сказал:
— Поехали домой, Ладена! Нам еще собираться — а в два поезд. Мама, наверно, там с ума сходит!
Конечно, это вышло не ахти как умно, но, если бы я на минуту дольше пробыл возле этого комедианта, я бы не знаю что выкинул.
— Уже так поздно? — сделала испуганное лицо Ладена.
А Рихард сделал пируэт:
— Не смею вас задерживать, друзья. Счастливого пути!
И пошел к мостовой, где возле тротуара у него была машина.
Вишня с Яркой тактично стояли поодаль.
Я обернулся к ним и перевел взгляд на Ладену. Я видел, что она сейчас не со мной — мыслями она с Рихардом. В голове моей от всего этого сделался сумбур, и я сказал единственное, что способен был тогда произнести:
— Может, зайдем куда-нибудь? Я с самого утра жутко хочу выпить!
Мы снова замолчали. Потом я спросил:
— Ты что, послала ему извещение о свадьбе?
— А почему бы нет? — ответила она и слегка покраснела.
— А для чего это было нужно? — спросил я.
— Не кричи
9
Мы помирились только через четверть часа. Рихард был мне противен с первого взгляда, и я сказал это Ладене. А еще сказал, что при желании и я мог пригласить любую девчонку. Хоть десять баб. На что Ладена ответила:
— А почему же нет? Конечно, мог бы.
И тут меня взорвало. Взорвало от спокойствия, с каким она это произнесла. Я неожиданно понял, что рассчитывать мне не на что: говорит обо мне как о постороннем, сама так хороша и так самонадеянна, видит, что я терзаюсь, и ей наплевать… Потом стал убеждать себя, что ни к чему теперь забивать подобными вещами голову. Пари не состоялось. Так о чем речь? Не более как о девчонке, которую случайно встретил и которую, по существу, не знаю. У каждого из нас своя жизнь — а на руках свидетельство о браке. Мы новобрачные. Только ничто от этого не изменилось. И для Ладены тоже.
— Я страшно хочу есть, — сказал я первое, что пришло на ум, и уж не знаю, как я в ту минуту поступил бы, если б Ладена отклонила мое предложение пообедать и поехала бы в общежитие.
К счастью, она сказала, что не против посидеть в каком-нибудь примитивном заведении, поскольку все эти шикарные рестораны в последнее время действуют ей на нервы. Вопрос, понятно, был не в нервах, а в деньгах. Ведь я-то думал, что мы все поедем к Колману и разопьем там выигранные пять бутылок. Но Колман смылся. Потерпел фиаско — это было ясно. И вот мы начали подсчитывать свои ресурсы. Ладенина повышенная стипендия ожидалась только через неделю. Я же свою прохлопал, заработав в конце летнего семестра две тройки. Сообща мы наскребли всего сто восемь крон.
Мороза такого, как накануне, правда, не было, но солнце за весь день ни разу не показалось — и Ладена в тонком платье и коротеньком пальто стала зябнуть. Мы повернули и пустились боковой улочкой к площади. Бежали, взявшись за руки. Портфель у меня был в левой, букет у Ладены — в правой. Прохожие оглядывались, но нас это не волновало. Когда бежали мимо скверика, попался один папин приятель — пан Заградничек. Он стоял у тротуара и расплачивался с таксистом. Не выпуская Ладениной руки, я помахал ему портфелем — и Заградничек удивленно посмотрел нам вслед. На перекрестке мы свернули влево. Я знал, что дальше, на углу, должна быть забегаловка четвертого разряда, только никак не думал, что народу в ней как сельдей в бочке. Галдеж стоял немыслимый. К счастью, ни одного тупого, хмурого или несимпатичного лица там не было. На столе стоял суп с рубцом, и буженина с хреном чувствовалась уже от двери. Вокруг столов сидели каменщики в свитерах и куртках поверх рубашек, а у окна какой-то пентюх терзал геликон. В басах гармоники явно чего-то не хватало, но этого никто не замечал — тут, кто не ел, тот пил, а кто не пил, тот пел.
Наконец мы нашли два свободных места в дальнем конце зала у длинного стола. Четверо каменщиков с интересом нас оглядывали. Венца и Ладя только кончили ученье, двое других были отцы семейств. Все прибыли из Будейовиц, спали в вагончике, не боялись ни дождя, ни града, ели с огромным аппетитом и во все время обеда говорили с Ладеной. Сперва про то, как стирают себе вечером рубашки, потом про институты — у старшего, широкоротого и сильного, как медведь, бригадира Проузы, училась дочь на медицинском в Пльзени — и, наконец, о футболе.