Современная датская новелла
Шрифт:
Ангелы не отвечали, они плакали, громко шмыгая носом, так что солдату вновь пришлось пожалеть о своих жестоких словах, однако он не мог так с ходу переключиться на более мягкий тон.
— Что уж, понятно же, если у человека нервы на пределе в такой момент, ну да ладно, ладно, прошу прощения.
— Отпусти нам вину нашу, о господи, тебя лицезрим, и глазам нашим должно как солнцам сиять. Но ответь нам, быть может, в сердца наши проник холод от непрестанных полетов между небом и землей в любую погоду? Отчего бог не хочет больше знать нас, отчего замкнул он врата к себе на небо, отчего никогда больше не посылает нас с радостной вестью к людям? И не
У солдата от этих слов голова пошла кругом, да так, что он бы упал, если б это было возможно. Некоторое время он опускался в мучительном безмолвии, старался не смотреть на ангелов, отыскивая знакомые созвездия, но звезды по-прежнему так нервно мигали, что трудно было удержать их взглядом, а ангелы окружили его со всех сторон тесным кольцом и умоляюще засматривали в глаза. И тут его сердце принялось биться гораздо мягче, чем положено мужскому сердцу, навернулись непрошеные слезы — и это как раз в тот момент, когда потеплевший, хотя и холодный, воздух возвестил о том, что он приближается к земле и пора провести ориентировку.
— Эй, вы, а ну-ка прочь! — крикнул он.
— Прости нам, господи, наше непослушание, но ты не должен, о нет, ты не должен так покидать нас. Если бы ты послал с нами какой-либо знак отцу своему, быть может, он вернул бы нам свое благоволение.
— Да пустите же вы меня! — заорал он, ибо эти истеричные ангелы не давали ему падать по его усмотрению, а вместо этого, ухватив за руки и за ноги, волокли горизонтально над близкой уже землей.
— Не держите же меня, я с курса собьюсь!
— Грешны мы, грешны, плачем и рыдаем, но, господи, зачем тебе большой мяч, что ты держишь в руке, ведь на этот раз ты сойдешь на землю взрослым, дозволь нам передать его богу с приветом от его дитяти!
— Свихнуться можно! — сказал солдат холодным деловым тоном — ему очень хотелось сохранить ясность мысли, — но уже в следующее мгновение все, что только было подвижного в его теле, задергалось, затряслось и он разразился хохотом. Он хохотал и хохотал, а ангелы, не понимающие толка в смехе, широко раскрыв глаза, с беспокойством взирали на него, пока он не смог наконец, правда все еще давясь от смеха, приступить к ответу:
— Ох вы, мирные ангелочки, умилительные вы создания, ладно уж, возьмите этот большой мяч, отнесите его отцу моему небесному, коли знаете, где он проживает, да скажите, что это ему подарок рождественский и пусть, мол, делает с ним что хочет, но только пусть не роняет, а сами не вздумайте по дороге в мячик играть, препроводите его в высочайшее жилище с такой бережностью, словно бы это спящий ребенок и надо, чтобы он не проснулся!
И зажглись тогда сияющие солнца в небесных очах ангелов, а уста их стали целовать освободившиеся руки солдата. Без всяких взаимных препирательств они разделились на две стаи, одна повлекла дремлющую бомбу наверх, к богу-отцу, а другая — трясущегося солдата вниз, на землю.
— Снег холодный и скользкий, ты можешь упасть и больно ушибиться, — говорили они, по всей видимости не питая особого доверия к парашюту на солдатской спине. Тихонечко поставили они его на белую равнину, не коснувшись снега своими ногами, — они-то ведь были босиком, а солдат — в добротных армейских сапогах.
— Благодарим тебя, господи, прощай, прощай! — восторженно затянули ангелы и, энергично захлопав крыльями, устремились вдогонку своим коллегам, державшим путь к богу. Солдат прислушивался к их пению, пока оно не смолкло, а потом наклонился и,
— Что же я наделал, — простонал он, — подарил нашу единственную комбинированную Ат-Бак-Хим-бомбу первому попавшемуся богу — страху смерти поддался, вот и примерещились всякие прекрасные видения, а я, дурак, поверил к них, но теперь-то я спустился обратно на землю, а бомба где же, бомба-то была настоящая, или бомба мне тоже только привиделась, раз я все еще живой?
Он поднялся на ноги, чтобы осмотреться, потому что, когда стоишь, видно дальше, чем когда лежишь, и увидел неподалеку вражеские пушки, нацелившиеся в небо, и, хотя они по случаю сочельника были убраны еловыми ветками и елочными украшениями, он перепугался и хотел бежать. Но тут перед ним возникла какая-то фигура. Судя по ее беспокойным очертаниям, это был человек, однако человеческие черты были неразличимы, все скрывалось за некоей пеленой, казавшейся то темной дымкой, то трепетным светом. Надежда на спасение затеплилась в юной душе солдата: у незнакомца не было солдатской выправки, быть может, это мирный старик крестьянин, который согласится дать ему приют. Солдат, не владевший языком противника, принялся жестикулировать руками и ногами, пытаясь объясниться, но тут незнакомец заговорил вдруг на его родном языке, не то чтобы совершенно безупречно, мешкая и запинаясь, но с каким-то трогательно мягким акцентом.
— С рождеством тебя, солдат!
— Ты поможешь мне? — радостно воскликнул солдат и ринулся навстречу незнакомцу, но упал, споткнувшись о ледышку, и остался лежать, распластавшись на земле, — лишь голову приподнять достало силы, когда он увидел глаза старца, светившиеся такой теплотой, что собственное его сердце стало от этого расти, расти, даже комбинезон на груди лопнул, а он все равно не почувствовал холода.
Но вот незнакомец заговорил с ним на иностранном языке — или на его родном, но только с неправильным произношением — речь звучала так знакомо, даже привычно, она будоражила душу до самых ее детских истоков — и все же оставалась непонятной.
— Я не очень-то силен в языках, — сказал солдат, — не пойму я этого.
— Когда-то вы это понимали, — прозвучал печальный ответ, и теперь солдат понимал, однако же ему вдруг стало казаться, что он лучше понимал раньше, когда ничего не понимал.
— Что ж, солдат, слушай тогда на понятном тебе наречии, тронул ты мое сердце, послав ко мне ангелов с рождественским подарком.
Точно бомба разорвалась.
— О боже, — прошептал солдат и сильно, до крови, вжался коленями в острые ледышки, чтобы стать еще коленопреклоненней, и он забыл, что он солдат, и заплакал как дитя, не в состоянии произнести ни слова.
— С давних времен храню я для вас подарок, который вы все никак не хотите принять, ибо для вас куда проще купить, чем принять подарок. Так давай, человече, с тобой поменяемся: ты отдаешь мне свою хитроумную бомбу, а я тебе — вечную истину, что спрятана вот здесь, в моей правой руке.
Из сумрачного сияния протянулась к солдату осторожно сжатая в кулак старческая рука, на вид в ней не много могло уместиться, но солдат верил, верил, что бог-отец истинно говорит.
— Вечную истину, — смиренно пролепетал он, — но это слишком много, мой тебе подарок не стоит того. И если уж честно говорить, это ведь не я придумал, а твои же собственные ангелы, так что я вовсе и не заслужил, чтоб она мне досталась.