Современная канадская повесть
Шрифт:
Маргарет — на ее лицо падал отблеск лампы — застенчиво улыбнулась этим воспоминаниям, улыбнулся и Лэндон.
— Он был вполне милый человек, мой отчим, но слегка замкнутый, что ли. Какой-то отстраненный, особенно со мной. Нет, не злой, конечно, но… безразличный. У него просто не было желания выходить на люди. Я даже представить не могла, что он ведет меня в кино или в цирк. Из другого теста был человек. Тем не менее они поженились. В маленькой церквушке, субботним утром. Никто из родственников не пришел. Помню, была стройная хорошенькая девушка, английская канадка. Мамина подруга по магазину одежды. Еще один военный, священник, один или двое служек. Потом была скромная вечеринка в нашей квартире, и мамина подруга забрала меня ночевать к своим родителям. Помню, добрые такие люди, мороженым меня угостили. Жили где-то около горы. Дома большие, кирпичные. На следующий день девушка из магазина отвезла меня домой на трамвае… было чудесное летнее утро. Отчим сидел в кресле и пил пиво из большой зеленой бутылки, а мама стояла сзади, положив руки ему на плечи. На ней было платье цвета морской волны в белый горошек и белые туфли на высоком каблуке. Сразу было
— Как это печально и как странно! — сказал Лэндон. — Мой старший брат был убит в Кане в тот же самый день. 6 июня 1944 года. Может, они знали друг друга?
Он выпрямился, пораженный, — чего только не бывает в этой жизни! Впрочем, он всегда придавал чрезмерное значение совпадениям, видел в них нечто зловещее и таинственное, вмешательство каких-то потусторонних сил. И его мать рыдала — он прекрасно это помнил. Он пришел домой из школы, а она сидела за кухонным столом, и лицо было залито слезами. Они беззвучно катились по щекам, а мать, непривычно тихая, смотрела перед собой и ничего не видела, даже его — неуклюжего увальня с учебниками в руках, стоявшего возле маленькой, отделанной никелем плиты. Тут же был и отец — распрямившись, сцепив руки за спиной, он через забранную металлической сеткой дверь смотрел в сад. Его вызвали прямо с сортировочной станции, и на нем был комбинезон.
— Простите меня, — сказала Маргарет. — Война оставила след в жизни многих.
— У вас она отняла двух отцов, — сказал он. — Это особенно жестоко.
— Да, в каком-то смысле она отняла у меня и мать, — продолжала Маргарет. — За войну она жутко изменилась. Еще бы — такое горе, такая боль. С магазином-то она управлялась прекрасно, даже с родственниками умудрилась как-то наладить отношения. Они нас терпели. Иногда по воскресеньям мы ездили к ним ужинать. После войны я поступила в Макгилл [35] на отделение английской литературы. Моим кумиром был Джозеф Конрад. Поляк, так прекрасно писавший по-английски. Как я жалела, что я не юноша и не могу уйти в плавание! А что же мама? Ее все больше привлекала религия. Все свободное время она проводила в церкви. Скоро она стала известна в округе как очень религиозный человек. Ее набожность потрясала всех, даже родственников отца. В магазинах ей продавали со скидкой. В ней было… что-то необычное, что отличало ее от других людей. Некоторые даже считали ее святой. Но знаете — все это невыразимо грустно. Мама никогда не обвиняла в своих несчастьях нацистов. Она считала, что виной всему — евреи. Это из-за евреев на мир обрушилось столько страданий и смертей. Эти настырные евреи, говорила она. Все зло от них. Она совсем помешалась на этом и не желала слушать никаких возражений. Только в ярость приходила. Знаете, мама выросла в деревне, в настоящей глубинке, польской провинции. Там евреев не жаловали. До знакомства с отцом она прожила в Кракове всего несколько лет. Но эта ненависть к евреям была словно отрава. Эта ее ненависть… все время питалась кровью Спасителя. Прямо несчастье. У меня был друг… как она негодовала. — Маргарет смолкла, о чем-то задумалась. — Ну, что сейчас об этом вспоминать?.. Он тоже умер, бедняга. Сколько смертей. Я вам наверняка испортила настроение. За всю вашу доброту… вы этого не заслуживаете. Давайте прекратим этот разговор. И вообще, мне пора, уже поздно…
35
Ведущий канадский университет в Монреале.
Она поднялась, разгладила платье ладонями, а сама не поднимала глаз, боясь встретиться с ним взглядом после такой исповеди.
— Вы так добры, Фредерик. Просто не знаю, как вас благодарить.
— Что ж, можно как-нибудь поужинать. Я имею в виду настоящий ужин, без яичницы. В ресторане… все как полагается…
— Но вы же не работаете… Это дорого.
— Ну… Я еще не совсем на мели.
— А мы в складчину… Только при таком условии…
— Что ж. Поглядим.
Он прошел с ней до двери, легонько касаясь ее спины, помог надеть пальто и пожелал как следует выспаться. Потом он стоял у постели в пижаме, заводил старый будильник «Уэстклокс» (на завтра была назначена встреча по поводу работы) и восторгался — какой подарок ему подбросила судьба!
После этого они несколько раз ходили ужинать, в кино, потчевал он ее и у себя. Она всегда появлялась с полной сумкой продуктов и запыхавшаяся, будто бежала через две ступеньки, спасаясь от врагов. Минуту она стояла, прижавшись спиной к двери, обхватив покупки и портфель с пряжками, тяжело дыша, словно беглец, который в страхе прислушивается, не раздадутся ли шаги на лестнице. Лэндон не раз ей говорил:
— Маргарет, прекратите это ребячество. Мы уже не дети. И кому до нас дело? Большой город обезличивает людей. Читаете эти бредни в «Тайме»? Так оно и есть.
Однажды в субботу он решил ее удивить: купил книгу с рецептами восточноевропейской кухни и дерзнул приготовить польский ужин. Отчасти это был провал, запеченные в тесте яблоки напоминали вязкую пасту, которой он в детстве пользовался на уроках лепки. Но рагу оказалось на удивление вкусным, и Маргарет была тронута до глубины души. Они молча ели при свете свечей, и в ее глазах Лэндон заметил слезы.
Когда он вернулся из Нью-Йорка после рождества, она ждала его с подарком — пластинкой этюдов Шопена. Он предпочел бы что-нибудь другое, скажем старый джаз Бенни Гудмена, но все равно было очень приятно. А поскольку у него для нее в ту свирепую субботу ничего не было, он опять-таки пригласил ее к столу. Она была рада видеть его. Это чувствовалось — она с такой охотой побежала к себе за бутылкой водки. Наверное, ее старушка любила иной раз хлебнуть этой огненной водицы. Они пили ее охлажденной, закусывали порезанными солеными огурчиками — так заведено у русских, объяснила ему Маргарет.
— Чувствую себя как Петр Великий, — сказал Лэндон, откидываясь в кресле. Они заметно развеселились. Маргарет поставила пластинку со славянскими танцами, зажигательными и задорными польками и мазурками. Тут в Лэндоне проснулся танцор, он снял туфли и запорхал, закружился по комнате, откалывая коленца из сиртаки. Маргарет смеялась и хлопала в ладоши. Но стук в пол прервал эту вечеринку для двоих. Старая миссис Харпер в знак протеста тюкала клюкой в потолок. Они засмеялись. Бог с ней, со старухой, все равно у них кончился запал. Эта перченая музычка разогрела им кровь, унесла с собой стеснение, и им было легко друг с другом.
После ужина они сидели на диване и слушали Шопена. Маргарет, в зеленой блузке и юбке, скинула на пол туфли и подобрала под себя ноги. Положила голову на плечо Лэндону.
— Почитайте мне какие-нибудь стихи, Фредерик! У меня сегодня поэтическое настроение.
Господи, как все в жизни повторяется, ведь уже было такое ухаживание! Взяв с полки книгу, толстую антологию, Лэндон протянул ее Маргарет.
— Вы преподаете литературу, Маргарет. Покажите, на что вы способны.
Она прочитала «Оду соловью», Лэндон ответил «La Belle Dame sans Merci» [36] . О-о, эта сладостная, полная романтики тоска Китса и Шопена! Устоять против нее было невозможно. Она залила всю комнату и проникла в сердца влюбленных, словно жидкое золото. Маргарет прикоснулась к нему, нежно поцеловала в губы. Они страстно обнялись.
36
«Прекрасная безжалостная дама» (франц.). Известные стихотворения английского поэта Китса (1895–1921).
— Дорогом мой Фредерик, — прошептала она, — ты будешь любить меня?
В спальне она разделась перед ним без всякой робости — как девица с панели. Боже, какая грудь, плечи, какая линия бедер! И это его соседка — старая дева, школьная учительница! Со своими тяжелыми пальто и туфлями без каблука! Со сдобными булочками и колбасой в пакетах. Старомодным портфелем из Лодзи. Как-то он внимательно разглядел его: отличная кожа, довоенная штуковина, все швы — вручную. А владелица портфеля? Искушенная любовница, чьи терпеливые пальцы и сведущие губы обшаривали каждую клеточку его тела, стремясь завоевать его. Ласково и мягко она приняла Лэндона и тихонько заплакала, а Лэндон, сам того не желая, думал: она плачет оттого, что ей хорошо с ним, или вспоминает его предшественника?
Ох уж эти проказники — эротические воспоминания! Ну их куда подальше! Стоя у окна, Лэндон с улыбкой смотрел вниз, на улицу, которую заливало яркое зимнее солнце. Унылое времечко, но еще месяц — и эти старые деревья взорвутся свежей зеленью возрождения, наденут листву и принарядятся к маю. Да, в постели Маргарет была великолепна, ничего не скажешь, но явно страдала от сознания жуткой вины. Внебрачная связь — это смертный грех, а Лэндон даже не был католиком. Сказать отцу Даффи — она и подумать не могла об этом и впадала в еще большую ошибку. Разумеется, она считала, он что-то подозревает — скорее всего, так и было. Эти иезуиты! Божьи птахи с нюхом ищейки! Если где рвут запретный плод — учуют за милю! Но что Лэндон мог ей сказать? Сейчас не средние века, Маргарет. У человека есть убеждения, не будешь ведь над ними смеяться. Этого ей и без него хватает. Она стояла перед ужасной дилеммой, и он ей сочувствовал. Подобные угрызения совести мучали ее и с его предшественником, хотя слушать об этом у Лэндона особого желания не было. Но приходилось. Она показывала Лэндону фотографию высокого, худощавого и лысеющего человека с открытым и умным взглядом. Остатки когда-то шикарной шевелюры кустились с боков и закрывали уши. Как водится, очки в роговой оправе. В зубах — трубка, эдакий красивый солидняк профессорского типа. Лэндон видел в нем поразительное сходство с драматургом Артуром Миллером. Это был некто Гранштейн, бывший преподаватель математики в старших классах школы, бывший владелец огромного норовистого «де-сото», явившегося на свет в середине пятидесятых годов. Большой умница, если верить Маргарет, пережил Бельзен [37] , совершил оттуда побег. До того как бросить якорь в одной из средних школ Монреаля и взяться за обучение детей счету, он вел жизнь, полную приключений. Может, науку любви Маргарет постигла с ним? Сомнительно. В ее жизни было много мужчин. Техника исполнения — само собой, но ведь была еще простота и легкость, с какими она преподносила свою эротическую композицию. Впрочем, возможно, Гранштейн обогатил ее программу несколькими штрихами. Но почему он, Лэндон, так ревнует к этому учителю с интересным прошлым? Наверное, потому, что Маргарет вспоминала только его, и потом, Лэндон догадывался: этого Гранштейна она любила. Но все карты спутала ее матушка, а теперь Гранштейн исчез с горизонта, почил, бедняга. Рак каких-нибудь внутренностей. Пережить четыре года нацистских зверств, а потом пожелтеть и угаснуть в канадской больнице в возрасте пятидесяти двух лет. Всего за полгода до смерти ее матушки. Ужасно все это. Да, у его соседки были причины для скорби, ничего не скажешь. И горя она хлебнула достаточно. В этой жизни она познала многое.
37
Концлагерь к северу от Ганновера (ФРГ).