Современная новелла Китая

А Чэн (настоящее имя Чжун Ачэн) родился в 1949 году. После окончания полной средней школы в 1968 году работал в провинциях Шаньси, Юньнань, во Внутренней Монголии. В 1979 году вернулся в Пекин, дебютировал рассказом «Король шахмат», отмеченным в 1984 году на Всекитайском конкурсе на лучший рассказ.

На вокзале стоял тот невообразимый шум, который бывает, когда тысячи людей говорят разом. Никому не было дела до развешанных к этому дню алых полотнищ с лозунгами. Эти видавшие виды транспаранты со смятыми и кое-где изодранными бумажными иероглифами вывешивались, видно, не в первый раз. Громкоговорители, изрыгавшие песни на слова из цитатника, усиливали общую сумятицу.

Всех моих друзей уже давно отправили в деревню, и теперь, когда настал мой черед, некому было меня

проводить. Оставшись без отца и матери, один как перст, я потерял привилегию единственного сына — жить в городе. У моих родителей были в биографии какие-то темные пятна, поэтому, как только началась кампания, с ними живо расправились. А потом вынесли из дому всю мебель с алюминиевыми бирками ведомств, где родители служили. Возможно, это и справедливо, только я, оставшись один, бродяжничал как дикий волк больше года, пока не решил уехать. В местах, куда я собрался, можно было заработать больше двадцати юаней [1] в месяц, и я загорелся этой идеей. Но меня порядком помытарили, прежде чем отпустить. Дело в том, что это были пограничные места, а моя биография внушала начальству серьезные опасения: ведь речь шла не только о классовой борьбе, но и о международной. Нет слов, как я обрадовался оказанному мне доверию, а еще больше — перспективе получать двадцать юаней. Подумать только, на что одному человеку такая прорва денег? Да, все складывалось неплохо, обидно, правда, что никто меня не провожал. И я поспешил в вагон занять свое место, а на платформе прощались тысячи людей. Черт с ними, пускай себе прощаются.

Школьники буквально облепили окна вагонов, кричали, смеялись, плакали. С противоположной стороны тоже сгрудились пассажиры. Багажные полки, казалось, сейчас рухнут под тяжестью вещей.

Пробираясь по вагону в поисках своего места, я увидел худощавого паренька. Он сидел у окна, выходившего на юг, сунув руки в карманы и уставившись на безлюдную платформу с порожняком. Мое место оказалось чуть наискосок от него, я сел и тоже сунул руки в карманы. Паренек внимательно на меня посмотрел, и лицо его вдруг просветлело.

— Сыграем в шахматы?

Я замахал руками:

— Не играю!

Он недоверчиво поглядел на меня.

— С такими тонкими, длинными пальцами, как у тебя, не играть в шахматы?! Сыграем партию, шахматы у меня с собой.

Он полез в висевшую на крючке сумку.

— Я и в самом деле не умею, только знаю, как ходит конь, слон… Слушай, а тебя разве не провожают?

Он уже разложил на столике пластмассовую доску.

— Неважно. Ты первый ходи. Даю тебе фору — ладью, коня и пушку [2] .

— Да ну тебя! — рассмеялся я. — Как можно играть в таком бедламе! Так тебя никто не провожает?

— На кой черт мне провожатые? — сказал он, расставляя последние фигуры на доске. — Едем в хлебные края, непонятно, чего ради они подняли такой шум… Ладно, твой ход!

Я удивился, но все же сделал ход пушкой. Он тотчас же с легким стуком поставил коня, после чего я неуверенно продвинул свою пушку на его половину поля.

Он мельком взглянул на меня.

— А говоришь, не умеешь играть. Такой дебют я встречал лишь однажды, в Чжэнчжоу, и чуть не проиграл. А вот твой ход пушкой — это старинный дебют, мощный и очень надежный. Ну что же? Ходи!

Я не знал, как дальше ходить, рука в нерешительности повисла над доской. Словно не замечая моей растерянности, он молча обозревал позицию.

Вдруг все пришло в движение, в вагон ввалилась толпа людей, они протискивались к окнам, махали руками. Привстав, я тоже посмотрел на платформу. Все, кто был на перроне, старались подойти вплотную к окнам, голоса сливались в сплошной гул. Поезд внезапно качнулся, толпа охнула, со всех сторон послышался плач. Кто-то тронул меня за плечо, я обернулся, смотрю, он показывает рукой на доску.

— Так не играют. Твой ход!

У меня не было ни малейшей охоты играть, на душе стало муторно.

— Отвяжись! Нашел время для шахмат! — огрызнулся я.

Он с недоумением на меня уставился и обиженно замолчал.

Поезд набирал скорость, и в вагоне все понемногу угомонились. Но тут стали разносить воду, и снова началась суета, каждый

тянулся со своей кружкой.

— Чьи шахматы? Убери, некуда кружку поставить, — недовольно произнес мой сосед.

— Может, сыграем? — предложил хозяин шахмат.

— А, была не была, сыграем разок!

Парень обрадовался и быстро расставил фигуры.

— Как-то ты чудно доску поставил, боком. Как же играть?

— Сойдет! — отмахнулся паренек. — Ведь когда наблюдаешь за чьей-то игрой, тоже сбоку смотришь. Ходи первый.

Жестом бывалого игрока мой сосед продвинул фигуру.

— Хожу пушкой в центр.

Последовал ответный ход конем, затем обмен фигурами.

Начало не предвещало ничего интересного, да и, по правде говоря, я не принадлежал к числу любителей шахмат. Я отвернулся, задумавшись, и тут заметил однокашника. Он шел по проходу, глазами ища кого-то.

— Ба, ты здесь, а у нас собирается партия, нужен четвертый…

Я отказался, зная, что речь идет о картах. Приятель настаивал и вдруг громко вскрикнул:

— Фанат, так ты здесь? Сестра всюду тебя искала, я сказал, что не видел. А ты, оказывается, с нами в одном вагоне, притаился — и ни гугу! И конечно, опять за шахматами!

Фанат покраснел.

— Вечно суешься не в свое дело! Вали отсюда. — И он стал торопить партнера.

— Так это и есть Ван Ишэн? — спросил я приятеля.

Тот вытаращил глаза.

— Как, ты с ним разве не знаком? Ну, старик, зря коптишь небо. Не знать шахматного Фаната…

— Я знал, что Фаната зовут Ван Ишэн, но не думал, что это он и есть.

Я стал внимательно его разглядывать. Натянуто улыбаясь, Ван не поднимал глаз, занятый игрой.

Ван Ишэн был своего рода знаменитостью. На шахматных турнирах лучших игроков школ нашего района он почти всегда побеждал. Его имя не сходило с уст школьных шахматных болельщиков, и какие-то обрывки разговоров доходили даже до меня, совершенно равнодушного к шахматам. Он слыл шахматным фанатиком и получил прозвище Фанат. Рассказывали, что у него прекрасные математические способности и он первый в классе по математике и физике. Это неудивительно для шахматиста. А вообще, чего только о нем не рассказывали, каких небылиц и нелепых историй, наверняка забавы ради или для острого словца. Когда началась «культурная революция», распространился слух, будто Фанат в ходе «установления революционных контактов» на местах допустил серьезную ошибку и под конвоем был препровожден обратно в школу. После всего услышанного о нем я сильно сомневался, что его вообще могли отправить на установление контактов, тем более что он не прокормил бы себя в деревне, это было ясно. Но молва о том, что он все-таки там был и его использовали как наводчика, подбрасывая время от времени немного денег, которые он, ничего не подозревая, спокойно принимал, упорно держалась, пока наконец картина не прояснилась. Так вот, приехав на новое место, он сломя голову несся туда, где обычно собирались шахматисты. Понаблюдав за игрой, вызывался сыграть с победителем. Косясь на его неказистую внешность, с ним после долгих препирательств нехотя садились играть. Фанат играл молча, быстро, словно не задумываясь, передвигал фигуры. Соперник после нескольких ходов покрывался испариной, и в тот самый момент, когда от его бравады не оставалось и следа, а болельщики в озадаченном молчании смыкались плотнее, не решаясь больше лезть со своими советами, дружки Фаната, которые разъезжали вместе с ним, принимались шарить по карманам. Заядлые шахматисты были слишком захвачены игрой, чтобы заметить, как кошельки меняют хозяев. После третьей партии все только чесали в затылках, а Фанат, новоявленный король шахмат, вызывал желающих на поединок. И всегда находились храбрецы, желающие с ним сразиться, но Фанат всегда побеждал. Бывало и так, что целой оравой играли против него одного. Фанат и тут не сбавлял темпа, поторапливая своих незадачливых партнеров, которые с пеной у рта спорили из-за каждого хода. Так, за шахматной доской он, случалось, проводил целые дни. Но вот зрители начинали расходиться, кто-то обнаруживал пропажу, и поднимался скандал. Потом те, что подогадливее, стали исподтишка наблюдать за происходящим, засекли воришку, проследили, как он вечером уходил вместе с Фанатом, и, заключив из этого, что они действуют заодно, задержали, связали и сдали на дознание цзаофаням [3] . Сбитый с толку, Фанат давал самые бестолковые показания, вроде того, что деньги ему давали из жалости, откуда они — он не знал и вообще интересовался только шахматами. Так ничего и не добившись, его после допроса под стражей отправили в школу.