Современная новелла Китая
Шрифт:
Кто-то пинком ноги распахнул дверь.
Ду Баомин в это время крепко спал и видел сон, обычный для молодого влюбленного. «Сююй, Сююй!» — страстно повторял он имя возлюбленной, обнимал ее, целовал — словом, делал все, что хотел, и Сююй не сопротивлялась… И вдруг в этот восхитительный миг его грубо разбудили.
В комнату ворвался Ду Баошэнь — его двоюродный брат. Баомин, все еще во власти чар любимой, раздраженно встал, плеснул на лицо холодной воды из тазика и лишь тогда окончательно проснулся. Он был уверен, что брат примется расспрашивать о предстоящем сокращении учителей, хотя с этим все ясно: у Баомина нет ни волосатой руки, ни вузовского диплома — кого же сокращать, как не его? Но этот позор еще можно пережить, хуже, что от него уплывет Сююй, с которой они только что договорились о женитьбе. Будь его сон явью, Сююй никуда не делась бы, но на такое у Баомина не хватало смелости. Брат пришел весьма кстати, будет хоть кому тоску излить.
Однако Баошэнь не произнес ни слова, сел и стал смотреть в окно. Было воскресенье, школа пустовала, лишь несколько учеников на спортплощадке играли в баскетбол. Мяч то и дело ударялся о щит или кольцо.
Баомин сразу заметил, что лицо у брата темнее железа, губы сжаты, глаза воспалены, — уж не заболел ли? Но на вопрос Баомина тот не ответил, лишь чертыхнулся:
— Черт побери.
— Что случилось?
Тот снова чертыхнулся, но уже тише, уронив голову, как будто шея отказывалась ее держать.
Один из игравших в баскетбол ребят попал в кольцо под одобрительные возгласы остальных.
— Случилось… что-то… совершенно непредвиденное… — произнес Баошэнь, едва ворочая языком, точно рот у него был набит глиной. Он облизнул запекшиеся губы и судорожно сглотнул слюну, при этом его кадык заходил вверх-вниз.
Баомин никогда не видел брата в таком состоянии и растерялся. Наконец он сообразил, что надо дать ему закурить. Тот взял сигарету, снова чертыхнулся, и на глазах у него выступили слезы.
«Черт побери» было единственным ругательством, которое знал Баошэнь. Сразу после неполной средней школы его оставили преподавать в начальных классах, и он очень скоро приобрел солидность и важность. Старший сын в семье, он постоянно руководил свадьбами, похоронами, ремонтами, разбирал соседские споры, на которые его непременно приглашали. Он прекрасно считал на счетах, был хорошим каллиграфом, поэтому зимой обычно помогал при подведении итогов в производственной бригаде, а потом писал для всей деревни к Новому году символические вертикальные надписи на красных бумажных полосах. Кому нужно было послать письмо сыну, служившему в армии, написать заявление в партию или составить расписку — все шли к Баошэню. В поле учителю работать не полагалось, поэтому Баошэнь летом носил белую рубашку, весной и осенью «суньятсеновку» — френч из синтетической ткани, зимой стеганое пальто из темно-серой плащовки и черный шерстяной шарф. Уроки он вел на чистом литературном языке и постепенно даже произношением стал отличаться от деревенских. Вместо «что» никогда не говорил «чего» и употреблял в речи такие обороты, как «предположим», «к тому же», «иными словами», «в общем», что совершенно несвойственно крестьянам. Если бы так одевался или говорил его младший брат — тракторист Баогэнь, его наверняка объявили бы заморской обезьяной или медвежьим прихвостнем, то есть зазнайкой, но Баошэнь был единственным интеллигентом в деревне, поэтому его поведение считали вполне естественным и, поступай он иначе, просто перестали бы уважать. Только во время летних каникул, когда он помогал на полевых работах, односельчане видели его тощую спину, тонкие руки и белую кожу и подтрунивали над ним.
У кадровых работников Баошэнь тоже пользовался уважением. Кое-кто из них даже предлагал ему перейти в правление объединенной бригады или коммуны, но, все разузнав о нем, оставлял свое намерение. Дело в том, что Ду Тингуй, отец Баошэня, два с лишним года служил в гоминьдановской армии. Формально говоря, ничего особенного тут как будто не было — тем более что гоминьдановцы схватили его насильно, когда он нес арбузы в город, а в армии держали в поварах. И все же в подобных случаях людей считали чуть ли не контрреволюционерами, и их потомкам трудно было выдвинуться. К счастью, младшая сестра Тингуя вышла замуж за батрака Чжу Фашаня, который во время земельной реформы вступил в партию, а потом стал секретарем партбюро объединенной бригады. Само собой разумеется, ни у кого не хватало смелости поднять руку на шурина партийного секретаря, хотя политические кампании шли одна за другой. Тем не менее из-за своего шурина Чжу Фашань тридцать лет протрубил на одном месте и даже не был введен в партком коммуны. Из-за этого и Ду Баошэнь не мог продвинуться, оставался учителем начальной школы.
Докурив сигарету, Баошэнь немного успокоился и жестом попросил брата закрыть дверь.
— Я пришел с тобой посоветоваться. Хочу написать жалобу.
— Жалобу? На кого?
— На Цао Бинкана! Этот мерзавец обесчестил мою жену…
Его губы дернулись, и он снова опустил голову.
— Что? Обесчестил Суюэ?! — словно сразу пять громов обрушились на Баомина. — Но это невозможно, совершенно невозможно! Не слушай сплетен!
— В том-то и дело, что пока никто ничего не знает… — Баошэнь страдальчески покачал головой. — Суюэ сама во всем призналась.
Суюэ была родом из деревни Седьмая Верста, известной своей бедностью. Когда Баошэнь пришел свататься, невеста ему не понравилась. Тощая, бледная, с тоненькой косичкой и испуганными глазами, она даже не решилась на него взглянуть и сразу убежала. Из куртки и штанов девушка давно выросла и походила на ощипанного цыпленка. Но отец Баошэня сказал, что жена из нищей деревни — это настоящая драгоценность. Большого выкупа за нее давать не надо, она наверняка непривередливая, работящая, так что никаких хлопот с ней не будет. Баошэнь не перечил отцу, потому что он хоть и был интеллигентом, но деревенским, привязанным к земле. Он понимал, что такой любви, как в романах или в кино, не бывает. Разве что в городе. А в деревне жена днем должна работать, а ночью спать с мужем для продолжения рода. Поэтому Баошэнь без лишних рассуждений дал согласие на женитьбу.
Свадьбу сыграли весной следующего года, когда Суюэ исполнилось семнадцать. Уже на третий день молодая вместе с золовкой отправилась на прополку. Стоило Суюэ взмахнуть мотыгой, как все стало ясно. В женской бригаде она сразу начала давать самую высокую норму.
Проработав день в поле, Суюэ дома таскала воду, готовила еду, стирала, кормила свиней и еще помогала свекрови мыть ноги. Все засыпали, а она, бывало, принималась плести соломенные сандалии или чинить одежду. И характер был у нее покладистый, каждому старалась угодить: свекру, свекрови, мужу, и делала все легко, весело, словно играючи. Другие женщины болтали во время работы, она — ни звука. Насмешат ее — зубы не скалит, лишь слегка улыбнется. Свару затеют — она в стороне. Один был у нее недостаток — непомерный аппетит: пока муж съест одну чашку риса, Суюэ опорожнит две и еще просит. Хорошо, что семья Ду считалась в деревне зажиточной и могла прокормить новую невестку.
Мужа Суюэ уважала и немного побаивалась, потому что он хоть и мало ел, зато много знал и мог прочесть газету от первой до последней страницы. Самые озорные мальчишки, завидев учителя Ду, становились по стойке смирно и кланялись. Он часто проводил уроки на открытом воздухе, и сердце Суюэ, работавшей в поле, наполнялось радостью, когда она видела, как чинно сидят ученики, ловя каждое слово учителя. Трудодней мужу начисляли в бригаде больше, чем всем, да еще приплачивали шесть юаней в месяц, поэтому у Суюэ всегда были карманные деньги. На зависть подругам, она могла когда вздумается пойти на базар или в сельпо и купить набивного ситца или баночку помады. Суюэ вся светилась счастьем и гордостью, потому что в родной деревне и во сне такого не видела.
Через каких-нибудь полгода Суюэ было не узнать: лицо из желтого стало белым и нежным, черные волосы приобрели блеск, груди набухли и напоминали два холмика. Родив толстенького, упитанного малыша, Суюэ еще больше похорошела: глаза стали влажными и лучились. Когда на Новый год она с сынишкой пришла в гости к матери, односельчане с трудом ее узнали. В поле на нее бросали жадные взгляды мужчины. На рынке ей удавалось продать товар быстрей и дороже тоже благодаря вниманию мужчин, готовых купить у нее все что угодно и за любую цену. Суюэ, женщине честной, но далеко не глупой, все это льстило, но она в этом не признавалась и, смеясь, говорила, что мужчины ей надоели. Особенно навязчивым оказался Цао Бинкан. Суюэ становилось не по себе, когда он таращил на нее свои золотистые, выпученные, словно у рыбы, глаза.