Современная русская литература. Статьи, эссе, интервью

Калус Ирина

Помимо встреч и живых бесед с активными участниками современного литературного процесса личная заинтересованность студента (ученика) в творческой работе с книгой может найти выходы в ведении цитатника, создании иллюстраций к произведениям, в интересе к творческой индивидуальности прозаика или поэта (фактам биографии, особенностям его натуры).

Необходимо сразу предостеречь учащегося от опасностей, которые может таить в себе чтение, под воздействием разных факторов превратившееся во «вредное», деформирующее личность: знакомство с низкосортной литературой (массовой, коммерческой, сетературой и блоггингом вместо классических образцов); чтение, наносящее физический вред (тяжёлые или портящие зрение книги; неподходящие условия – лёжа, сгорбившись, в метро, при слабом освещении и т. д.).

Не меньший ущерб может нанести формирующейся личности учащегося неверная читательская мотивация и выработка

ложных «поисковых» навыков: поиск «информации» в художественной литературе – «описаний», «сведений», рассмотрение художественного образа в прагматическом или бытовом ракурсах и т. д.

Подытоживая, отметим, что в процессе приобщения воспитанника к художественному творчеству мастерство педагога должно быть нацелено на то, чтобы помочь каждому учащемуся найти в книге свой источник насущно необходимых ему сокровищ и преподнести их так, чтобы это обнаружение произошло самостоятельно в процессе и результате чтения.

Художественный мир современной литературы

Радость и тайна в рассказах Вацлава Михальского

Разгадать писательскую тайну до конца невозможно, но мы, тем не менее, стараемся максимально приблизиться к её «сердцевине». Часто в этом нам помогают совпадения с собственной «сердцевиной», которая, вероятно, «знает всё» – так, совместно, и происходит рождение смысла, постижение тайны бытия, искры которой на мгновение вспыхивают в наложении двух мыслящих душ и освещают их счастьем и соучастьем понимания. Предположить, что Вацлав Михальский мыслил в этом направлении, помогает заглавие одного из его романов – «Для радости нужны двое» – в котором слышится звук натянутой струны, не звучащей, если нет Другого, подхватывающего и держащего вторую сторону.

Звук этой прекрасной серебряной струны сопровождает нас при чтении рассказов Вацлава Михальского, а потом долго звучит отголосок— то и дело возвращая мыслью к тем или иным событиям или ситуациям. И пусть формально – по объёму – место, отведённое рассказам, не столь значительно, эти страницы, отданные малому жанру, достойны отдельного разговора, поскольку дают полноценное представление и о писательском стиле, и о творчестве Вацлава Михальского в целом.

Когда-то Игорь Моисеев, рассуждая о положении современных литературных дел, очень точно заметил: дескать, бытует мнение, что в наше время ни в культуре, ни в литературе нет никаких значительных явлений, а в действительности они есть, только оттеснены на обочину общественного внимания, и яркий пример тому – эпопея Вацлава Михальского «Весна в Карфагене», которая заставляет читателя вспомнить лучшие образцы классической культуры и литературы.

Иными словами, перед нами – творчество одного из крупнейших современных прозаиков, а чтобы такое заявление не звучало голословно, приведём ряд фактов, позволяющих нам утверждать это вполне уверенно:

– в 1963 году Вацлав Михальский дебютирует в Махачкале с книгой «Рассказы», а в 1967 году уже заявляет о себе многоплановым романом «Семнадцать левых сапог» (был экранизирован дважды), далее следует выход сразу ставших известными повестей «Баллада о старом оружии», «Катенька» (также была экранизирована), «Печка», «Холостая жизнь», многочисленных рассказов и романов. На протяжении более 55 лет (первый рассказ «Семечки» был впервые опубликован в 1960-м Игорем Дедковым в костромской газете «Северная правда»), вплоть до 2016 года, многократно повышая своё художественное мастерство, Вацлав Михальский продолжает работу над произведениями разных жанров;

– в 2003 году Вацлав Михальский становится лауреатом Государственной премии РФ в области литературы и искусства за высокохудожественный роман «Весна в Карфагене»;

– в 2011 году выходит шеститомная эпопея «Весна в Карфагене», которую уже сегодня заметили не только русские читатели, но и зарубежные издатели;

– в 2014 году выходит десятитомное собрание сочинений (многие ли из наших современников могут похвастаться таким солидным результатом? Так и хочется задать резонный вопрос: а что пишут о десятитомнике Вацлава Михальского современные вузовские учебники литературы, ведь так важно заметить нечто значительное уже сегодня? Ничего? Похоже, наши студенты так и будут взращиваться на сомнительных модных «авторах одного произведения» и прочих «трендовых брендах», не имеющих отношения не только к художественности, но и к литературе вообще. Как ни печально, некоторые герои современных учебников являются скорее уничтожителями русской классики – уж никак не ее продолжателями).

Конечно, следует отметить не только достойный уровень художественного мастерства Вацлава Михальского и тот

колоссальный труд, который был вложен автором в его десятитомное собрание сочинений – это писатель, с пушкинской лёгкостью и чеховским изяществом говорящий о главном, писатель с огромной душой и чутким сердцем, писатель парящего духа и острых прозрений.

Сидя перед внушительной стопкой книг Вацлава Михальского, читатель и критик закономерно задаются вопросами: что же заставило автора взяться за перо? Каким духом он был вдохновлён? Может быть, желание поделиться некими жизненно важными открытиями? «…У нас за плечами немало всякого разного, и мы уже кое-что поняли в этой жизни» – замечает сам автор. Но ни слова назидания или морализаторства мы не встретим в этих рассказах, занявших два неполных тома – хочется, напротив, подчеркнуть непреднамеренный характер его творчества, ненавязчивость «истин», лёгкость, изящество в обращении со словом. Эта лёгкость чувствуется во всём – в умении уложить максимум смысла в минимуме формы, в гармонично выстроенных композициях (а чаще всего рассказ возвращается в финале к теме, заявленной в первом абзаце), в кропотливо и чётко выписанных деталях, в остроумных наблюдениях, в редко встречаемых ныне символизме и богатом подтексте. Вытравливаемая на протяжении почти всего XX века «литература вымысла» торжествует здесь победу над «литературой факта», несмотря на то, что некоторые ситуации, воспроизведённые в рассказах, – реальные кирпичики писательской биографии.

Скажем больше: художественное мастерство рассказов Вацлава Михальского не по-современному совершенно. «Дар воображения» – так, двумя словами охарактеризовал суть творчества Вацлава Михальского Валентин Катаев, констатируя неоспоримый факт: «Писательское воображение победило эмпиризм исторических материалов и даже свидетельства современников-очевидцев и прямых участников событий».

От такого пути рождения сюжетов и смыслов, как от чего-то фантастически недостижимого, давно отказалась, к примеру, американская книжная индустрия, уже более чем наполовину документальная, опирающаяся на репортажи, опросы свидетелей или сводки официальных служб. Официально же зафиксированный в американских литературоведческих энциклопедиях жанр поп fiction уже готовится отмечать свой полувековой юбилей, и даже отечественные литературоведы изо всех сил пытаются оправдать такой фотографически-фактографический – протокольный – подход к искусству. Так, один из них, критикуя отечественную неподатливость «документальной прозе», иронично замечает, рассуждая о близящемся ежегодном ноябрьском торжестве поп fiction в московском ЦДХ: «Мы, русские, к сожалению, инертны в освоении новых форматов и любим изобретать велосипеды». Не отрицая законность и необходимость периодического прихода «документа» в художественную литературу, предположим, что «неподатливость» всё же вызвана стремлением души к полёту и наличием неистребимого творческого начала, отсутствие коего и приводит к паралитературным явлениям, основанным на компиляции и вторичных текстах. Заметим, что и пресловутый «документ» не обязательно является истиной в последней инстанции— как известно, «люди могут обмануться», поэтому опора на фикцию не может служить надёжным фундаментом для литературного шедевра. Кроме того, документалист всегда рискует стать «писателем без тайны» – как офисный ксерокс, сводящим многомерность реальности к серовато-чёрной плоской поверхности, а главное – даже из процесса создания произведения исчезает чудо.

Никогда не сидевший в архивах Вацлав Михальский как-то заметил, что у него не возникало необходимости намеренно копаться в исторических и прочих документах – вся необходимая информация приходила к нему сама. Например, когда нужно было написать об истории автомобильного концерна «Рено», книга, повествующая об этом, совершенно случайно (то есть, совершенно закономерно) попала ему в руки. В подобных случаях, кажется, «кто-то невидимый» помогает создавать автору его сочинения. И здесь хочется восхититься – это тот уровень бытия, когда всё совершается намерением и «недеянием», как сказали бы восточные философы.

Подход к художественному творчеству у Вацлава Михальского сформировался и закалился на традиционной отечественной почве – он основан на классических законах простоты и необходимости.

Возвышающаяся над громадой его литературных томов фигура «первого человека» – дед Адама, как понимаем из рассказа «Рецензия» (2011), является своего рода индикатором творчества, безошибочно определяющим ценность того или иного произведения:

«– Зачем я то читал? – миролюбиво взглянув на меня не поблекшими даже в старости эмалево-синими глазами, спросил дед. (…) – То цо? – в минуты волнения дед иногда переходил на польский строй речи. – Лучше бы я смотрел на небо в дырку в шалаше».