Современная русская литература. Статьи, эссе, интервью
Шрифт:
Бессмысленную пустоту бытия перевешивают только «последняя светловолосая пара» из приморского городка, обладающая неисчерпаемой прочностью и большим запасом жизненных сил, да ещё образы «церковных старушек»-богомолок,
которые нашли самый главный смысл в своей жизни и теперь твёрдо знают, где им быть и что им делать. «Вольным бабкам», нашедшим своё место «в компании Бога», отчаянно завидует «советская» старуха, приходящая в пункт проката поболтать с такой же несчастной в личной жизни прокатчицей – далее мы узнаём, что в сердце этой ещё достаточно молодой женщины уже поселилась «обида, накопленная за многие годы» – со времени окончания школы. И кто знает, возможно, прокатчица беседует со своей будущей судьбой, материализовавшейся
На мрачном фоне прокатного пункта, где и сосредоточено основное действие рассказа, поражает удивительная душевная чистота героинь: их деликатность по отношению друг к другу, а также ласковое отношение – старухи к своим близким, а приёмщицы – к старухе. Свет тщится пройти сквозь грязные окна казённого помещения, и так же рвётся наружу пока ещё трепещущее внутри грубой оболочки тепло женских душ. Одновременно с этим автор-повествователь рассказа цитирует Екклезиаста: «Сладок свет и приятно для глаз видеть солнце» и наводит фокус на давно не мытые стёкла, пропускающие косые лучи солнца. Даже это “веселит душу неясной надеждой”».
Такую же неясную надежду («как бы имея её в виду, как, например, при безответной любви люди всё-таки имеют надежду на возможное чудо») питает старик-«ветеранчик» Алексей Андреевич— герой «Воспоминаний об Австралии» (1988): на «Крайслере» цвета слоновой кости, преодолевая время и пространство, добраться, даже если это кажется невозможным в этой реальности, до чудесной страны-острова – с цветными туманами, страны, о которой он думал «всегда», поистине райского местечка, чтобы вновь оказаться «в игре» под названием настоящая жизнь, вновь ощутить острейшую радость от обладания ею, обрести почти утраченную в мире лживых иллюзий силу и смелость: «Трус в карты не играет!».
Понятие «воспоминания» вообще выполняет особую роль в рассказах Вацлава Михальского: помимо того, что оно фигурирует в заглавии одного из рассказов («Воспоминание об Австралии» (1988)), заголовок «Десять воспоминаний» объединяет целый цикл миниатюр. Пожалуй, слово «воспоминание» можно было бы включить в заглавие большинства других рассказов. Говоря о переходе реального в ирреальное, можем отметить не только избирательные свойства человеческой памяти (способность запоминать и то, чего не было), но и одну из сильнейших сторон изобразительного мастерства писателя— условно обозначаемую нами как «писать на грани небытия». Особенную глубину, смысловую гармонию и, безусловно, «таинственность» придаёт творчеству Вацлава Михальского способность создавать вымышленный мир, перекликающийся с реальной действительностью. Границы этих переходов не видны, они «плавающие»– потому в содержательном плане соприкасаются сразу и с вечной жизнью, и со смертью, а что реальнее – решать читателю. «Воспоминания об Австралии» наиболее показательны в этом отношении, и здесь следует умолкнуть критику, чтобы не разрушить, вторгнувшись неуместным «объяснительным» словом, картину, созданную художником.
В отличие от радужных «воспоминаний», в большом прокатном пункте («Свадебное платье № 327»), будто бы поглотившем всю страну – бесконечное колесо однотонных дней, сизифов труд, проведённый через номенклатуру и поддерживаемый природной жертвенностью женской натуры, приводит к тому, что героини, как вошедшие в сюжет, так и оставшиеся за кадром (можем, к примеру, предугадать ненаписанную автором судьбу дочери приёмщицы – скорее всего, дочь повторит судьбу матери) «…уже давно не различали многие схожие слова».
И в итоге рассказ «Свадебное платье № 327» вырастает в повествование о жизни и смерти, об их неравной борьбе, подкреплённой бесчеловечным государственным укладом. Контрастирует с несчастными женскими судьбами «бравурная музыка» и «победительное придыхание» радио, докладывающего об успехах в разных отраслях сельского хозяйства. Кроме того, читаем, что раньше на месте прокатного пункта и типовых коробок безликих домов («очеловеченных лишь разноцветными постирушками») располагались глубокие овраги, в которых водились зайцы. И «зверь» в данном случае выступает символом «человечности»– живого, природного начала, естественного и правильного порядка вещей или, как выражается главный герой рассказа «Воспоминания об Австралии», «известной одному Богу правды». В рассказе «Пловец» (1975), например, природная стихия позволяет даже ущербному человеку чувствовать себя полноценным – так чувствует себя здоровым и сильным в море психически больной Чугунок.
«Свадебное платье № 327»– не просто повествование о женщине, каждый рассказ Вацлава Михальского – это своеобразное «слово к человеку» – человеку, без всяких оговорок, сословий и прочих градаций, к человеку, обладающему сердцем и душой, к человеку, способному «мыслить и страдать», как, создавая эти сочинения, «страдал и мыслил» сам писатель. И, конечно, человек близкий, родной – душой или кровно – при любом сюжете остаётся в центре авторского повествования.
Отметим, что рассказы Вацлава Михальского очень семейны – их населяют не просто герои, а жёны и мужья, дети, сёстры, братья, отчимы и просто люди, ставшие близкими в какой-то момент, как, например, случайный водитель, любящий поэзию, строитель, пишущий по ночам стихи, прекрасная незнакомая девушка. Такой акцент, педалирующий родство душ, безусловно, одна из важнейших традиций русской классической литературы, продолжателем которой полноправно является писатель.
Показательны в этом смысле два маленьких рассказа о любви, носящих «именные» заглавия – «Артём и Василиса» (2015), «Мой Серёжа» (2015) – они согревают душу самым трепетным и нежным теплом. Не случайно Вацлав Михальский выбрал такие «внесоциальные» категории людей, которым общество часто вообще отказывает в каких-либо чувствах, считая, что одни – дети – ещё не доросли до настоящей любви, а вторые – старухи – уже давно и думать о любви перестали. Возможно, дети и старики далеки от традиционных идеалов изящной женственной красоты или безоглядного мужества, но может быть, только в сердцах таких «негероических» героев и живёт по-настоящему чистая искренняя любовь, достойная авторского пера не менее, чем истории записных любовников мировой культуры.
В рассказе «Артём и Василиса» маленький Артём так трепетно и беззаветно предан своему чувству к Василисе, что писатель ставит эту маленькую пару на пьедестал вместе с известными всему миру «дуэтами», вроде Тристана и Изольды или Ромео и Джульетты. В два года и два месяца любовь ребёнка чиста и самоотверженна. Ради своей возлюбленной Василисы он готов не только отдать половину вкусного компота, но и пойти «на муки», разделив с «Васей» физические страдания – укол в поликлинике (а что может быть страшнее для малыша?).
Не менее свято хранит давнюю любовь к «своему Серёже» и главная героиня рассказа «Мой Серёжа», уже перешагнувшая порог девяностолетия. Её сестра, почти ровесница, так же претендующая на ухаживания давным-давно погибшего на войне их общего кавалера, не уступает в преданности возлюбленному – его светлый образ согревает души обеих сестёр-старушек. И невозможно читателю дознаться до истины, а сам Сергей уже ничего не расскажет. Лишь твёрдая уверенность героини в том, что Серёжа любит (и сейчас любит!) только её и не может ухаживать и за сестрой, заставляет нас думать, что именно так всё и было и даже есть, поскольку разговор об умершем семьдесят лет назад возлюбленном ведётся именно в настоящем времени – в реальном мире или воображаемом, а может, вообще, где-то в непреходящей вечности – не столь важно: оба мира – по праву памяти или без оного – имеют право на существование, поскольку в них постоянно живёт настоящая любовь, органичная потребность в которой свойственна (покорна!) не только всем возрастам, но и всему живому.