Современная вест-индская новелла

Джеймс Джулия

Глубоко вдохнув воздух, он еще раз нырнул в так хорошо и издавна знакомые им обоим глубины. Не обращая внимания на давление воды, от которого у него стреляло в голове, он из последних сил втолкнул ее тело в расселину подводной скалы. Вынырнул, глотнул воздух, снова нырнул и, схватив огромный обломок коралла, еще плотнее укрепил тело в расселине.

Потом, совсем уже без сил, он растянулся на белом горячем песке Ракушечного острова и тупо уставился в небо, по которому, гонимые ветром, быстро плыли светлые облака. Он слышал какой-то грохот, но не знал, то ли это кровь шумит у него в ушах, то ли прибой набегает на рифы. Любовь к Фиби вспыхнула слепящим белым светом; как огромная световая волна, обрушивалась

она на него опять и опять, и он знал: этим вспышкам не будет конца, и, ослепленный нестерпимо ярким светом, Фрэнк бросился в воду, чтобы спастись от него. Он должен еще раз ее увидеть. Разве может он возвратиться назад — к бабке, к жизни, если Фиби не вернется. Золотисто-коричневая рука колыхалась в воде, как тростинка. Он дотронулся до нее, отваливая камень, который мешал Фиби всплыть. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но он ее уже больше не видел — стройное коричневое тело грациозно поднялось вверх.

Б. Р. Фортунэ (Тринидад и Тобаго)

НА ЯРМАРКЕ

_{Перевод с английского В. Рамзеса}

Настал долгожданный день, все было готово к состязаниям. К верхушке столба короткими веревками привязали окорок, бутылку виски и бутылку рома, а сверху на столбе укрепили маленькую картонную коробку, в которой лежала стодолларовая купюра.

Я стоял в пестрой толпе у столба, возвышавшегося футов на двадцать пять над землей и похожего на корабельную мачту без оснастки. Сначала рубанком, а потом наждаком поверхность столба отшлифовали до того, что она сделалась гладкой как стекло, после чего столб от основания до верхушки обильно смазали свиным жиром. Жир страшными белыми струпьями покрывал древесину, от жары он таял и сползал вниз бесформенными, уродливыми комками.

В двух шагах от столба стоял мэр, то и дело поглядывавший на ручные часы. На нем был просторный, мешковатый парусиновый костюм. Он стоял с таким видом, словно жара наносила ему личное оскорбление. Это был высокий, массивный негр с густыми усами, похожими на запутанный клубок ботиночных шнурков. Жесткие завитушки волос топорщились так, точно стали дыбом от страха.

В это утро жара словно волнами вздымалась из самого нутра земли, а солнце, казалось, покинуло зенит и, припав к земле, ждало, когда земной шар треснет, объятый пламенем. Но если приставить потные липкие ладони козырьком к глазам и поглядеть на небо, легко убедиться, что солнце находится на прежнем месте и хищно ухмыляется, скаля огнедышащую пасть. Жара подступала со всех сторон, окутывая вас, проникая сквозь кожу.

Состязания, назначенные на полдень, должны были вот-вот начаться. Мэр облизнул губы и, не отрывая глаз от циферблата своих часов, крикнул:

— Старт!

Первый смельчак в старых шортах и жилете из овечьей шкуры с разбегу прыгнул на столб, но тут же стремительно съехал по нему на землю, сильно хлопнувшись задом. Жир налип у него под мышкой, пристал к подбородку и щеке.

Толпа — около четырехсот человек — покатывалась со смеху, глядя на то, как он с трудом поднимается на ноги, будто муха, чудом спасшаяся из мухоловки.

Мэр хохотал, вытирая мокрый лоб: пот заливал ему глаза.

К столбу приблизился второй ловкач, он обернулся и поклонился толпе. В его длинных проворных конечностях, похожих на гибкие и подвижные ветви, было что-то кошачье. План его заключался в том, чтобы в отличие от предшественника

не наскакивать на столб с ходу, а одолеть его лаской. Он невысоко подпрыгнул, ухватился за столб и повис на нем. Потом он тоже съехал вниз, крепко обняв столб, точно мать, ласково баюкающая больного ребенка.

Нижняя часть столба, футов десять гладкой коричневой древесины, очистилась от жира. Теперь можно было даже различить волокна, похожие на белые размашистые мазки на холсте. Сучки напоминали луковицы, воткнутые в мягкую поверхность древесины.

Желающих попытать счастья не убавлялось. Каждый поднимался дюймов на шесть выше своего предшественника и, съезжая по столбу вниз, уносил с собой целые пригоршни жира. Некоторые пытались удержаться на столбе с помощью песка и мешковины. Вокруг столба, возвышавшегося в центре толпы, как пик Эверест, виднелись кучки песка и обрывки мешков из-под риса и сахара.

Внезапно зрители заволновались, над общим гулом взмыли голоса, подхваченные толпой, будто эхом.

— Верхолаз! Верхолаз!

Я слышал о нем, но никогда раньше его не видел. Люди расступались, давая дорогу непревзойденному чемпиону. Он выигрывал эти состязания вот уже пять лет кряду. Выплеснув Верхолаза на крошечную арену, толпа снова сомкнулась вокруг столба.

Он был маленького роста, черный, черный — такого черного негра я никогда еще не видел. Курчавые волосы были так коротко пострижены, что казались просто налетом пыли над круглым лбом. Посеревший от пыли овчинный жилет трещал по швам на его широких плечах, а руки походили на щупальца. Грубые заплаты на шортах он, видимо, ставил сам, своими толстыми и крепкими пальцами. Но особенно поражали пальцы ног, чересчур длинные для его маленького роста, с огромными суставами, наделенными невероятной хватательной способностью. При ходьбе они впивались в землю, оставляя глубокие следы.

Он остановился у столба и смерил его взглядом. Лицо застыло, взгляд был напряжен, толстые черные губы сомкнулись в жесткую и неподвижную прямую линию. Но в следующее мгновение его лицо заходило, словно вода, покрывшаяся рябью от внезапного порыва ветра, он улыбнулся, повернулся к толпе и низко поклонился.

— Верхолаз! Верхолаз! — приветственно загудела толпа.

Он распрямился, но тут же снова нагнулся и, подобрав с земли комок жира, тонким слоем растер его на груди, животе и ногах. Потом подошел к куче песка и, зачерпнув две большие пригоршни, обсыпался им с ног до головы. Теперь он стал похож на огромный лист наждачной бумаги.

Подойдя к столбу, он подпрыгнул, уцепился за него и в отличие от остальных не соскользнул вниз. Похожие на когти пальцы цепко впились в гладкую поверхность.

Толпа ахнула и качнулась, кто-то навалился на меня сзади.

В течение нескольких секунд Верхолаз оставался на том же месте, сжимая столб борцовским захватом. Потом, дернувшись всем телом, он перебрался на несколько дюймов вверх. Его руки достигли отметки, оставленной самым удачливым из его предшественников. Видно было, как напряглись мускулы у него на ногах. Вот он снова рванулся всем телом вверх и погрузил руки в жир. Верхолаз стал медленно сползать вниз, но все же остановился. Казалось, он прирос к столбу, пригвожден к нему.

Он тяжело дышал, лопатки выпирали на спине, как крылья. Отрывая попеременно руки от столба, он стряхнул налипший жир на землю и опять полез вверх, опираясь на растопыренные пальцы ног. Теперь он спешил, его руки жадно и проворно погружались в жир и стряхивали его на землю.

Толпа ахнула — он был уже у цели. Теперь нельзя было медлить, нельзя останавливаться — настал решающий момент: либо победа, либо поражение.

Он миновал окорок — ему нужны сто долларов! От жары и волнения толпа оцепенела, и только стрекот кузнечиков нарушал безмолвие, затопившее мир.