Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

О-Рин состарилась, а зубы у нее всё еще были целые. В молодые годы О-Рин гордилась своими зубами: до того были крепкие, что она легко разгрызала сушеную кукурузу. До сих пор ни один зуб не выпал! Но теперь она стыдилась этого. Даже у Тацухэя и то зубы довольно сильно поредели, а у нее зубов полный рот, и могут они разжевать что угодно, не хуже иных молодых. Иметь такие зубы в голодной деревне было попросту стыдно.

— А ты что хочешь угрызешь: шишку ли сосновую, дерьмовые ли бобы! — говорили ей односельчане.

И это была не шутка. Ее стали презирать. Дерьмовыми бобами назывались твердые, как камень, конские бобы,

от которых пучило живот, и люди то и дело портили воздух. Случись кому-нибудь испортить воздух, говорили: «Да ты, никак, дерьмовых бобов наелся?!» И хотя О-Рин ни разу не испортила воздух в присутствии людей, ей нарочно напоминали о дерьмовых бобах, и она хорошо понимала, что люди насмехаются над ней, — потому что она слышала это не от одного человека, а от нескольких. Ничего не поделаешь, думала она, такие уж крепкие зубы ей достались.

— А у нашей бабки тридцать три зуба! — дразнил ее Кэсакити.

Вот до чего дошло: родной внук дразнит! О-Рин сосчитала пальцем зубы. Оказалось, двадцать восемь.

— Дурак! Двадцать восемь только, — сказала она.

— Да? Ты просто не все сосчитала. Еще поищи, — оскорблял ее Кэсакити. Ему смертельно хотелось, чтобы зубов у нее было тридцать три. В прошлом году он насмешил всю деревню, сочинив песню про бабкины зубы.

У бабушки моей

В кладовке, в уголке,

Хранятся тридцать три

Чертовых клыка.

Кэсакити перевернул на свой лад самую озорную песню в деревне. В ней пелось: «У матери моей в кладовке, в уголке, хранятся тридцать три заветных волоска». В песне потешались над матерью. Кэсакити, ко всеобщему восторгу, распевал на тот же манер о бабкиных зубах. И для песни ему надо было, чтобы зубов было ровно тридцать три.

Вот он и разнес по деревне слух, — дескать, у бабушки О-Рин тридцать три зуба!

О-Рин в деревне уважали как никого. После смерти мужа о ней не сплетничали, не перемывали ей косточек, как другим вдовушкам. Не думала она, что навлечет на себя позор своими крепкими зубами. «Надо как-то избавиться от них до того, как отправлюсь на гору», — думала она. Ей хотелось сидеть на закорках у сына, когда он понесет ее на гору, приличной беззубой старухой.

Вот она и стучит потихоньку от всех кремнем по зубам — старается выбить свои зубы.

Рядом с усадьбой бабушки О-Рин стоял дом по прозванью «Деньга». Никто в деревне денег не имел, — их просто негде было тратить, но сосед как-то ходил в Этиго и принес оттуда старинную монету. С тех пор дом его прозвали «Деньга». Отцу этого Деньги, Мата, уже исполнилось семьдесят лет. Мата и О-Рин были не только соседями, но и одногодками и многолетними приятелями. Однако О-Рин уже давно мысленно приготовилась отправиться на гору Нараяма, а Деньга, самый жадный человек в деревне, все не хотел варить сакэ для угощения и до сих пор не сделал никаких приготовлений. Ходили слухи, что Мата отправится на гору до наступления весны, но прошло лето, а он все еще сидел дома. Снова стали поговаривать потихоньку, что Мата, видно, пойдет на гору зимой и так, чтобы никто не заметил. Но О-Рич догадалась уже, что этот жалкий Мата и не помышлял о горе. «Вот дурак!» О-Рин собиралась уйти на гору в январе, как только ей исполнится семьдесят.

По

соседству с домом Деньги находилась усадьба по прозванью «Горелая сосна». На заднем дворе у них торчал, как обломок скалы, большой ствол сухой сосны. Когда-то, давным-давно, в сосну попала молния и опалила ее. С тех пор дом прозвали «Горелая сосна». Рядом с «Горелой сосной» проживал «Дождь». На юго-восток от деревни высилась гора Тацуми. Так вот, стоило только кому-нибудь из его домашних туда пойти, тут же налетал дождь. В давние времена кто-то из этой семьи убил на горе Тацуми змею о двух головах, и с тех пор всякий раз, как они поднимались на гору, шел дождь. Так и прозвали этот дом «Дождем».

Рядом с «Дождем» располагался дом под названием «Кая». В деревне было двадцать два дома, у этого дома стояло самое высокое дерево кая. Дом «Кая» славили такой песней?

Эта непутевая Гин-ян

Из дома «Кая»

Нянчит кучу мышат

От сыновьих внучат.

Когда О-Рин пришла в деревню, она еще застала старуху Гин. Неприкаянная, непутевая — такая про нее шла молва. Гин была недальнего ума. «Мышата» в песне — многочисленные ее правнуки. Детей в доме «Кая» рожали, будто мышат. Гин и сама рожала, и воспитывала внуков, и нянчила правнуков. И это в такой-то голодной деревне! Гин презирали: наплодила целую ораву похотливых детей и внуков. Похотливость и многодетность трех поколений дома «Кая» высмеивалась в песне.

Наступил июль. Все забегали, засуетились. Праздник Нараяма длился только один день, но это был единственный праздник, поэтому с приходом июля в деревне воцарялся праздничный дух. Вот и канун праздника. Тацухэй занят сверх головы. Домашние оживленны, каждый думает о своем, на Кэсакити надежды мало — он куда-то исчез, и Тацухэй целый день крутился один.

Когда он проходил мимо дома Дождя, то услышал песню — хозяин дома пел о чертовых зубах:

У бабушки О-Рин

В кладовке, в уголке,

Хранятся тридцать три

Чертовых клыка.

«Негодяй!» — подумал Тацухэй. Он впервые слышал эту песню. Кэсакити сочинил ее в прошлом году, но тогда она не дошла до ушей Тацухэя и бабушки О-Рин. Второй раз в нынешнем году упоминалась О-Рин.

Тацухэй тут же вошел в дом. Хозяин был в прихожей, и Тацухэй уселся перед ним прямо на земляном полу.

— А ну-ка пойдем к нам. Посчитаем, сколько зубов у бабушки О-Рин.

Дождь растерялся: обычно молчаливый Тацухэй о грозным видом глядит на него — быть беде.

— Что ты? Что ты! Я тут ни при чем. Эта ваш Кэсакити сочинил.

Так Тацухэй узнал, что песню сочинил его сын. Теперь он понял, почему Кэсакити упорно твердил, что у бабушки тридцать три зуба.

Тацухэй молча вышел, подобрал у обочины дороги толстую палку и отправился искать Кэсакити.

Кэсакити распевал с детьми песню подле «Дома у пруда».

Раз в году

Бывает праздник Нараяма.

Наедимся рису

До отвала.

<