Современная японская новелла 1945–1978
Шрифт:
У дома живой изгородью росли криптомерии, никого не видно, но Тацухэй узнал Кэсакити по голосу.
Размахивая палкой, он закричал:
— Кэса! Значит, у бабушки тридцать три зуба! Ах ты дрянь! Бабушка нянчила тебя, ходила за тобой, а ты?!
Он поднял было палку, но Кэсакити ловко увернулся, и палка ударила со всего размаха по камню. Тацухэй отбил себе руку.
Кэсакити отбежал в сторону и как ни в чем не бывало глядел на отца.
— Болван! Жрать не получишь! — взревел Тацухэй.
В деревне
Настало время ужина. Все уселись вокруг стола. Уселся и Кэсакити, вернувшийся с улицы, мельком взглянул на отца — никаких следов злости не заметил, лицо отца было скорее унылым, чем злым.
Тацухэй не собирался говорить о песне про чертовы зубы в присутствии О-Рин. Он не хотел, чтобы О-Рин знала, что в деревне поют такую песню. В душе он даже думал, что было бы хорошо, если бы и Кэсакити промолчал.
А Кэсакити подумал про себя: «И что это отец так взъелся на меня из-за этой песни?» И твердо решил: «Назло буду петь, раз ему не по нраву!»
Кэсакити знал, что отец в скором времени намерен жениться, и был решительно против этого.
Все принялись за еду. Ели овощной суп, в котором плавали кукурузные клецки. Суп был жидкий, поэтому его не столько ели, сколько пили.
О-Рин думала о своем. Она предчувствовала, что невеста может прийти к ним на праздник, хотя срок траура еще не вышел. О-Рин ожидала ее даже сегодня, но невеста не пришла. «Значит, завтра пожалует, — подумала она. — Надо бы приготовить всех к ее приходу».
— Завтра, может, мама из той деревни придет, — весело сказала она внукам.
— Рановато, пожалуй. Месяц только прошел. Но не беда, если и придет, тебе легче будет еду готовить, — охотно поддержал ее Тацухэй.
— Еще чего! — оборвал его Кэсакити. Он поднял руку и, обернувшись к О-Рин, рявкнул: — Никакой матери из той деревни нам не надо. — Затем, враждебно глядя на отца, сказал: — Незачем тебе жена. Я женюсь. — И снова накинулся на О-Рин: — А ты молчи! Если тебе надоело готовить еду, моя жена будет стряпать.
О-Рин изумилась.
— Дурак! Не смей жрать! — громко одернула она Кэсакити и хлестнула его по шее палочками для еды.
— А Кэса-ян хочет жениться на Мацу-ян из «Дома у пруда», — объявил тринадцатилетний внук О-Рин. Он знал, что Кэсакити дружит с Мацу, и надеялся выставить брата на всеобщий позор.
Кэсакити шлепнул брата ладонью по щеке.
— Заткнись! — И он со злостью взглянул на брата.
Тацухэй удивился, но промолчал. Он не ожидал такой смелости от сына. Ему и в голову не могло прийти, что Кэсакити может жениться. В деревне в обычае были поздние браки, и раньше двадцати лет никто не обзаводился семьей.
Даже распевали песню, в которой хвалили поздний брак:
И после тридцати
Не поздно жениться.
Зачем лишним ртом
Обзаводиться.
Лишний
По деревне протекала мелкая река, в середине деревни она превращалась в пруд. Дом, который стоял на его берегу, звали «Дом у пруда». О-Рин хорошо знала девчонку из «Дома у пруда» по имени Мацу. Ей стало стыдно, что она по старческому неразумью накричала на Кэсакити. Правда, Кэсакити застал ее врасплох, поэтому она и вспылила. Но только теперь О-Рин сообразила, что и Мацу стала взрослой девушкой, и Кэсакити возмужал, а она не заметила этого. Это было непростительно с ее стороны.
Кэсакити встал из-за стола и ушел куда-то.
Наступил праздник. Дети, наевшись до отвала «белого хаги», отправились на площадь. В центре деревни было небольшое ровное место. Оно называлось Праздничная площадь. Праздник справляли ночью, но дети собирались здесь с утра. На площади плясали бон-одори. Вернее, не плясали, а водили хоровод, хлопая в ладоши и распевая песни. Тацухэй тоже ушел к кому-то в гости, и О-Рин осталась в доме одна.
Днем она увидела незнакомую женщину. Та сидела на пне спиной к их дому. Рядом лежала большая матерчатая сумка. Женщина, видно, ждала кого-то.
О-Рин подумала было, не невеста ли это из той деревни, но незнакомка, судя по всему, не собиралась входить в дом. «Значит, не она», — решила О-Рин. У женщины был такой вид, будто она пришла к кому-то в гости и теперь сидит и отдыхает. Но большая сумка навела О-Рин на мысль, что это все же не просто гостья, и она решилась наконец выйти из дома.
— Не знаю, откуда вы… Вероятно, на праздник пришли? — обратилась она к женщине.
— Тацухэй-ян здесь живет? — спросила женщина непринужденно.
«Невеста!» — поняла О-Рин.
— Ты Тама-ян из той деревни?
— Да. У нас тоже праздник, но мне все говорят: «Иди, там и справишь». Вот я и пришла.
— Ну, заходи, заходи. — О-Рин потянула Тама за рукав. Она радостно захлопотала по дому, поставила перед невестой столик для еды, принесла угощенье. — Ешь, а я схожу за Тацухэем, — сказала она.
— Все говорят: чем нас-то объедать, пойди там поешь. Я и не завтракала сегодня, — сказала невеста.
— Ну, тогда ешь, не стесняйся.
О-Рин подумала, что она все равно предложила бы Тама поесть, даже если бы та сказала, что ела. Ведь она ждала ее еще вчера.
Тама, уплетая угощенье, рассказывала:
— Мне все говорят: бабушка там добрая, скорее иди.
О-Рин радостно смотрела на торопливо жующую Тама.
— К вам мой брат приходил. Он и сказал, что вы добрая. Вот я и решила: надо скорее идти.
О-Рин придвинулась к Тама. «Простая душа, не врет», — подумала она и сказала:
— Могла бы и пораньше прийти. Я тебя вчера ждала, — О-Рин подсела было ближе к невесте, но забеспокоилась, что та увидит ее целые зубы, прикрыла рот рукой и отодвинулась. — А что ты так долго сидела? Почему в дом не вошла? — спросила она.