Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

В четырнадцать лет Мунэёри женили на девушке из влиятельного дома. Этот брачный союз был, судя по всему, делом рук отца, который жаждал породниться с могущественным родом, да и втайне надеялся отвлечь непутевого сына от бранных забав и соблазнить любовными утехами. Невесте в ту пору минуло десять лет. Звали ее Уцуро-химэ. Временами она производила впечатление слабоумной. Утонченная скромность, изящество, вкус — она была лишена всего этого. Единственное, что интересовало Уцуро-химэ — это отношения между мужчиной и женщиной. Она быстро привязалась к новому человеку и с простодушной жадностью, свойственной маленьким детям, не стесняясь людских глаз, откровенно домогалась любви Мунэёри, предаваясь любовным утехам денно и нощно, и не ведала насыщения. Грязнуха. В конце концов Мунэёри отверг жену и удалился от спальни. Против отцовских ожиданий у Мунэёри от первого любовного опыта осталось ощущение нечистоты. Когда Мунэёри исполнилось восемнадцать,

его назначили наместником в отдаленную провинцию. Это было устроено явно при содействии могущественного рода жены. Вскоре Мунэёри узнал, что столь отдаленную провинцию выбрали, несомненно, из-за отцовских козней. До ушей его каким-то образом дошли слова отца:

— Мунэёри забросил поэзию, не постиг любви, он — низкий, непутевый человек. Я отрекаюсь от собственного дитя ради чести семьи. Видеть его больше не желаю. Отправим его подальше от столицы. Таким, как он, только и коротать свой век в глуши.

Одновременно с назначением Мунэёри в провинцию отца его вновь облекли званием составителя изборника стихов.

Утром в день отъезда, когда Мунэёри верхом на коне был уже у ворот, он, внезапно оглянувшись, заметил в глубине усадьбы отца, с которым уже давно не виделся. Составитель изборника, голова которого была увенчана новенькой придворной шапкой-эбоси, в последний раз сурово смотрел на сына. Мунэёри повернул во двор и на скаку громко крикнул отцу:

— Извольте сказать напутственное слово!

У отца не было времени скрыться, и он, растерявшись, вымученно произнес:

— Поезжай! Нельзя возвращаться — дороги не будет.

В тот же миг в руках Мунэёри зазвенела тетива. Стрела скользнула у самого лица. Не задев на голове ни волоска, стрела пронзила шнурок головного убора и глубоко врезалась в столб за спиной отца. Эбоси свалилась, отец без чувств грохнулся наземь. А Мунэёри был уже за воротами.

В свите, сопровождавшей Мунэёри к месту назначения, находился и Юмимаро. Уцуро-химэ ни на шаг не отходила от мужа. Могущественный род взвалил ее, как тяжелую ношу, на спину новоиспеченного наместника. Находился в свите и управитель по имени Фудзиути, в обязанности которого входило все — от хлопот долгого пути до управления провинцией. Наместнику дела не предвиделось. Это была настоящая ссылка. Мунэёри понимал, что в глуши его ожидает смертельная скука. Настоящая скука. Однако неожиданно для Мунэёри скучать там не пришлось, — в провинции оказались бескрайние равнины и горы, где водилось несметное множество птицы и зверя, ожидавших его стрел. Это была охота!

Осенью, через год после приезда, стрела Мунэёри впервые обагрилась кровью.

III

— Почему же до сих пор мои стрелы не знали крови?

Раньше ему и в голову не приходило, что стрелы, выпущенные им, летят мимо цели. Он не мог в это поверить. Стрела непременно должна попадать в цель. Ему оставалось только верить в невероятное — в то, что у него на глазах стрелы и добыча растворялись в воздухе. Сегодня наконец он разгадал эту удивительную тайну. Она заключалась в стихах. За чем он гонялся, чего искал, рыская по горам и равнинам в течение года после того, как его из столицы отправили в эту дикую глушь? Здесь, где щедрая земля соседствовала со скудными пустошами, он почти забыл про лук и, меж тем как с тетивы срывались стрелы, с губ его срывались стихи — но не нагаута и танка, которые он запретил себе слагать, а какие-то невиданные, еще не обретшие форму стихи. Они беззвучно уносились в воздух, и эти неслышные голоса витали в полях, в горах, в водах, в воздухе. Ему казалось, что он заворожен охотой, а он был опьянен стихами. Из лука летели шальные стрелы, и совсем не удивительно, что добыча исчезала вдали вместе с блуждающими стихами. Только сейчас Мунэёри понял это и уже не сомневался в причине странных происшествий. А у той горной реки, когда в густой траве внезапно мелькнула тень лисицы, у него не было времени на раздумья о стихах, и рука внезапно обрела твердость, и лук послушно выпустил стрелу. Ну, а когда Мунэёри стрелял в стремянных, он видел перед собой просто две спины и только. Вернувшись в замок, он глянул на окровавленные стрелы, и голос поэзии смолк в нем. Он не вспоминал о случившемся, а ведь он вернулся к себе, бросив свою первую добычу — лисичку — и трупы двух слуг. Сюда не доносилось журчание горной реки. Во дворце стрела, казалось, возжаждала крови и тихо застонала, томясь в руках хозяина. Нетерпение стрелы передалось Мунэёри. Он задрожал и не мог найти себе места в вечерней темноте, которая скрывала добычу.

Вдруг рядом раздался голос.

— А, кажется, наместник начал понимать, в чем дело. Ничего не понимающий, добренький наместник.

Это был Юмимаро.

— Ты о чем это?

— Если я говорю о деле, это означает только одно лук и стрелу. Другого я не знаю. И разве не достаточно знать только его?

— Стало

быть, я еще знаю не все о луке и стрелах?

— Куда там все! Ты и малой толики еще не смыслишь! У тебя только глаза начали раскрываться.

Стемнело, принесли свечи. Когда при свете Мунэёри увидел свирепое лицо дяди, он вспомнил о жажде, которая мучила его после охоты. Мунэёри выпил сакэ, но оно показалось горьким и не утолило жажды.

— Дядя! Разве не ты мой учитель в искусстве владения луком? Почему же ты не всему меня обучил?

— Я объяснил тебе все, что можно объяснить. Остальное надо познать самому. Иным это удается. Вот как тебе сегодня на охоте.

— Лисица, что ли?

— Жалкая лисица — сущая безделица и для ребенка.

— Ты слуг имеешь в виду?

— Ничего не поделаешь, ты прикончил тех двоих!

— Сам не пойму. Ни с того ни с сего взял да и уложил. Ничего не помню!

— Давай считать, что ты не запоминаешь того, что творит твоя рука. Выходит, течет в господине кровь двух цветов.

— Что значит — кровь двух цветов?

— Ну, как тебе сказать. Кровь поэзии и кровь стрелы и лука. Пока густа мятежная кровь поэзии, ты вряд ли постигнешь, что такое лук и стрела. Ну куда это годится, что глаза твои не ведают дела рук твоих? Жалкий слепец!

— Что ты сказал? Слепец?!

Выведенный из себя, Мунэёри решительно двинулся на дядю. Юмимаро изумленно поднял глаза и уставился в глубь темного сада, в глазах его блеснула жажда убийства. Мунэёри невольно перевел взор в сторону сада, в гущу темных деревьев. Вглядевшись, он почувствовал, что там кто-то шевелится, но кто, рассмотреть не мог. Собака? Нет, на собаку не похоже.

Юмимаро пристально смотрел в лицо Мунэёри.

— Моя стрела пробьется сквозь деревья и настигнет жертву — стреляй я в темноте или с завязанными глазами.

И в тот же миг Юмимаро выхватил лук и колчан из-за спины у Мунэёри и, опустившись на колено, выстрелил в глубину сада. Стрела умчалась, вдали застонал человек.

— Что это? — изумленно спросил Мунэёри.

— Я просто показал, что должен делать господин, — бросил через плечо Юмимаро, поднялся с колен и удалился по галерее, волоча изувеченную ногу.

Взяв свечу, Мунэёри вышел в сад. К черным деревьям вела тропинка вдоль пруда. У воды кто-то лежал. Мужчина. В спине его торчала стрела. Мунэёри приблизил свечу, это был один из домашних слуг. Он еще дышал. Почувствовав, что к нему кто-то подходит, он поднял голову и, увидав Мунэёри, сказал с укоризной:

— Ты сделал это не по своей воле, но все равно жестоко… — И, не успев договорить, он испустил дух.

Мунэёри не сразу понял, что имел в виду слуга.

По дорожке у пруда ходить запрещалось. Тем более что вела она к той части усадьбы, где жила Уцуро-химэ. К слову сказать, за год Мунэёри ни разу не посетил опочивальню жены. Он не знал, чем она обычно занимается. Вернее, он почти забыл о ее присутствии в доме. За деревьями, там, где были покои госпожи, горел светильник. Наверно, еще не спит. Представив ее похотливое тело, Мунэёри с отвращением сплюнул.

Плевок попал на тело слуги. Только слюна и знает, что здесь убили человека. Мунэёри пнул ногой труп, и тот погрузился в воду.

IV

На следующий день ранним утром наместник вновь выехал на охоту. Юмимаро отсутствовал. Хотя никаких особых обязанностей при наместнике он не имел, на охоту выбирался редко. Одна нога не очень его слушалась, тем не менее он был еще в состоянии сидеть в седле и иногда даже пытался охотиться верхом. Но это не очень ему удавалось, потому что к охоте он был равнодушен. Да и в тех редких случаях, когда Юмимаро появлялся на охоте, никто никогда не видел, чтобы он с луком и стрелами преследовал добычу или стрелял в нее. Быть может, искусному стрелку наскучила эта детская забава: гнать обреченную жертву. Или кровь жалких птиц и зверей не удовлетворяла жестокого голода его стрел. Юмимаро был не из тех, кто ответил бы на такой вопрос. На охоте Юмимаро не привлекал людского внимания. Но даже человек не робкого десятка пугался так, что ронял лук или падал с вставшего на дыбы коня, когда в погоне за добычей с глазу на глаз встречался с Юмимаро в горном ущелье или в лесной чаще. Да разве мог это быть Юмимаро?! Это был кровожадный хищник — внезапно нападал он на человека, пугал лошадь и стремительно исчезал. Время от времени охота для кого-нибудь из свиты кончалась смертью. Но не от раны, нанесенной зверем. В спине обычно зияла рана от стрелы. Стрелы не было, и не понять, чьих это рук дело. На вид вроде рана от шальной стрелы. Ведь попадают же неосторожно под стрелу на охоте. У иных доставало храбрости не пытаться узнавать, кто хозяин этих неведомых стрел. Однако случались и трусы, которых терзало страшное подозрение: уж не Юмимаро ли хозяин этой стрелы, только они держали язык за зубами, боясь ошибиться. Их неизбежно останавливала малодушная мысль: сболтнешь лишнее, следующая стрела вонзится тебе в спину.