Современный английский детектив
Шрифт:
— Тогда это вряд ли Борис, — пробормотал Финбоу. — Потому что здесь вам выпал взаимный интерес.
(Беррелл меж тем перешёл к допросу Филиппа: «Давно ли вы знакомы с доктором Миллзом?..») — Карты все врут, — заявила Тони.
— Почему же? Ведь они правильно сказали, что вы пользовались успехом у Филиппа и у того брюнета, — продолжал Финбоу, — по-видимому, они верно говорят насчёт… э-э… других вещей? Всякое, знаете ли, в жизни бывает.
Тони вскочила как ужаленная… зрачки её глаз настолько расширились, что остались только тоненькие, коричневый и серый, ободки вокруг огромных чёрных кругов.
— Дурацкая игра! — воскликнула она. — Спасибо за удовольствие, Финбоу… но давайте лучше займёмся чем-нибудь другим.
— Но я ещё не дошёл до вашего будущего, — улыбнулся Финбоу.
— Чему быть, того не миновать, — отрезала она.
Её накрашенные губы дрожали. Финбоу зорко всматривался в лицо Тони.
— Воля ваша, — отступил он, и я понял, что он уже выяснил для себя все, что задумал.
Исписав чуть ли не всю записную книжку, Беррелл пошептался с Финбоу и укатил.
С его уходом накопившееся за день напряжение наконец-то прорвалось наружу. Снова посыпались обвинения, о которых через несколько часов пришлось пожалеть.
Во время чая Эвис сидела с несчастным видом: чашка в её руке дрожала, лицо было искажено гримасой страдания; Уильям забился в угол и, никого не удостаивая вниманием, угрюмо глотал чай, листая журнал; Филипп несколько раз пытался заговорить с Эвис, но тут же умолкал. Отказавшись от чая с таким презрительным видом, что даже миссис Тафтс оторопела, Тони потребовала себе виски с содовой. Финбоу выполнил свой обычный ритуал приготовления чая и, поднося чашку ко рту, как всегда, торжественно произнёс тихим голосом: «Лучший в мире чай».
Мне так все осточертело, что после чая я надел макинтош и вышел в сад прогуляться. После долгих часов заточения в четырех стенах приятно было ощущать капли дождя на лице. Я стоял и прислушивался к завыванию ветра.
Рядом послышался голос Финбоу:
— Как здесь хорошо, правда, Иен?
— Во всяком случае, приятнее, чем внутри, — буркнул я. — Финбоу, неужели ты не находишь, что это ужасно? Видеть, как эти юные создания пытаются держать себя в руках, нервничают и срываются? Ты не считаешь, что это душераздирающее зрелище?
— Я нахожу это… забавным, — спокойно ответил он.
— Бог мой, да человек ты или нет?! — взорвался я. — Неужели тебе доставляет удовольствие видеть, как они корчатся и страдают у тебя на глазах?
— Милый, старый Иен, — ответил он с улыбкой, поднимая воротник пальто, — если бы я поддавался жалости, от меня было бы мало толку. Я хочу прежде всего понять людей и вовсе не вижу оснований для унизительной жалости.
Взглянув в его лицо, я сказал:
— Ты намного добрее, чем хочешь казаться. Он рассмеялся, но ничего не ответил.
Сильный ветер пробежал по камышу, пригнул его к самой воде и затих где-то вдали. Я спросил Финбоу:
— Ты, наверное, хотел выяснить, какую роль играла Тони в судьбе Роджера, когда изображал гадалку?
Финбоу широко открыл глаза.
— Иен, какая прозорливость!
— Зачем тебе понадобилось прибегать к таким уловкам? — спросил я.
— Да потому, что это иногда самый прямой путь к истине, — ответил он.
— А мне всегда казалось, что это весьма ненадёжный метод, — возразил я.
Он улыбнулся и объяснил свою мысль:
— Видишь ли, бытующие у нас взгляды на то, как лучше вызвать человека на откровенность, подчас глупее и наивнее, чем можно предположить. Поэтому ничего удивительного нет в том, что редко кому удаётся добиться полной откровенности. Все люди — и ты, Иен, не исключение — придают магическое значение словам, готовы верить каждому слову, даже в тех случаях, когда ты заведомо знаешь, что твой собеседник враль. Ты все равно склонён думать, что в его словах есть доля правды. Будь моя воля, я бы ввёл одно непреложное правило, которым следует руководствоваться в жизни: не спеши ломать голову над тем, правду тебе сказали или нет, прежде выясни, почему твой собеседник счёл нужным сказать тебе то, что он сказал. Только тогда, когда ты правильно ответишь на этот вопрос, ты сможешь разобраться, где правда, а где ложь.
Все, что ты слышишь, — это смесь правды и вымысла, окрашенная многообразной гаммой человеческих эмоций — страхов, желаний и воспоминаний. Чтобы выбрать нужное зёрнышко из этой шелухи, необходимо пользоваться более изощрёнными методами, нежели те, к которым прибегает Алоиз Беррелл. К примеру: Тони заявила, что не знала Роджера прежде, затем случайно упомянула, что жила одно время в Ницце, и вспылила при одном только предположении, что она и Роджер могли там встретиться. Из всех этих фактов нам важно только одно: в силу той или иной причины она не хочет, чтобы мы думали, будто она была в Ницце вместе с Роджером. Это отнюдь не означает, что она там и в самом деле была или не была, это означает только, что сама мысль об этом ей ненавистна. Если бы я, пользуясь методом Алоиза Беррелла, спросил её в лоб: «Встречали ли вы в Ницце Роджера?», она бы ответила: «Нет», а выяснить, так это или нет, у нас нет никакой возможности. В таких случаях приходится прибегать к приёму ассоциаций. Если бы я попробовал провести с нашими молодыми друзьями своеобразную игру, уверяю тебя, мы бы узнали много презанятного. Для этого надо написать столбиком сотню слов, скажем:
школа
художник
тюбик
Ницца
и так далее, и попросить рядом с каждым из них поставить, не раздумывая, первое пришедшее на ум слово. Вот и все! Мой метод допроса — это упрощённый способ выуживания необходимой информации при помощи ассоциативных связей. Поэтому меня не очень беспокоит, какой оборот принимает разговор, в любом случае я могу извлечь из него кое-что полезное. Поэтому, хотя это и оскорбляет твои рыцарские чувства, я веду с девушками беседы по ночам, когда они хотят спать: ассоциации легче всего возникают в усталом мозгу. Именно поэтому я и превратился в гадалку: во многих ещё живы суеверия, и мысль о том, что я могу читать чужую судьбу, ослабляет насторожённость.
— А как бы интересно ты стал выкручиваться, если бы твои догадки в отношении того молодого брюнета не попали бы в цель? — спросил я. — Ты утверждал, что ещё до того, как Тони исполнилось двадцать, ей нравился какой-то брюнет; если бы волею случая это не совпало бы с истинными фактами, все твои планы провалились бы, что бы ты тогда стал делать?
Финбоу усмехнулся:
— Изучив темперамент этой девушки, я пришёл к выводу, что не может быть, чтобы она до двадцати лет не была ни в кого влюблена. То, что молодой человек оказался брюнетом, тоже не случайность. Здесь простой расчёт: брюнеты более влюбчивы, чем блондины.