Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
Судя по всему, Мария чем-то завоевала себе право говорить, что ей в голову взбредет, но слова ее никто не принимал всерьез. Если бы вот так о Гитлере сказал кто-то из публики, наверняка он бы уже не вернулся домой — ведь у полиции были везде глаза и уши, наверняка были они и среди толпы в тире. И вот в результате Георгий решил, что она стукачка, доносит обо всем полиции и нарочно бросает такие словечки, чтобы поймать рыбку на этот крючок. Свилен был почти такого же мнения, только я, уж на что они храбрее меня были, но именно я почувствовала симпатию к Марии с самого начала и защитила ее. Может быть, потому, что знала, какой благородный человек ее сестра, и невольно в Марии тоже предполагала это качество, а может быть, потому, что впервые увидела в ней один из примеров, с детства восхищавших меня и притягивавших к себе. Мария была настоящая бой-баба, сильная и смелая, умеющая одним словом поставить любого на место. Ну, и не просто сильная, а дьявольски обаятельная. Мне, конечно, больше хотелось быть похожей на нее, чем на старшую Робеву с ее утонченными манерами.
Эх, если бы не госпожа, а Мария могла давать мне уроки…
Да… Это была молодость. В минуты веселья рядом с Марией и в теплых объятиях Георгия будто забывалась страшная рана, которая кровоточила в сердце после смерти наших родителей. А может быть, нам просто хотелось чуть сгладить ее края, чтобы не так болело. А может, это не было даже осознанным желанием, а мудрая природа пыталась использовать одну из своих хитростей. Ведь живой человек все-таки должен жить, верно? Он должен жить и бороться, а это значит, что раны должны затягиваться и заживать, иначе человек постепенно может превратиться в сплошную кровоточащую рану и перестать существовать…
— Старые раны должны заживать, дитя мое, чтобы уступить место новым, — ответила мне однажды госпожа Робева, когда я спросила ее, не очень ли плохо с моей стороны забывать время от времени, что я совсем одна на свете и почему это случилось. Немного погодя она добавила: — Ты не забываешь, а постепенно преодолеваешь боль. Это необходимо и неизбежно. Ты должна иметь силы для новых испытаний, которые ждут тебя в жизни, — ты ведь еще так молода. И потом, ты вовсе не так одинока — и Георгий, и Свилен очень хорошие мальчики, особенно Георгий, ты не ошиблась в выборе. Да и я, пока жива, всегда буду рада тебе, а когда вы с Георгием поженитесь, можете, если захотите, жить у меня. Только уж не взыщи — конспирацию не люблю, и не надо вам ею заниматься. Умный человек может хорошо жить всегда и везде. Только бы не был ленив. Трудолюбием всего можно достичь…
Да, ей легко развивать такие теории, потому что она никогда не испытала, что такое не иметь крыши над головой и вообще никого на свете родных, когда тебе всего шестнадцать. Ну, а кроме того, если бы она, бедняжка, знала, что Георгий и Свилен с моей помощью уже превратили часть подвала ее огромного дома в оружейный склад и мы с ней живем наверху, а под нами — не меньше пятидесяти бомб… В ту часть подвала она, я думаю, никогда не ходила, а с тех пор, как я появилась в доме, она вообще перестала спускаться вниз.
Георгий и Свилен приносили и уносили оружие и листовки, когда я выводила госпожу на прогулку, шла с ней к доктору или в кино. Ниже меня ростом, с узким белым лицом и высоким, слегка выпуклым лбом, гордо выпрямившись (как делают это многие люди маленького роста), она изящным жестом подхватывала меня под руку, мы сходили с ней вниз по мраморной лестнице дома и «пускались в жизнь», как любила выражаться она. Похоже было, что в молодости хозяйка довольно-таки неплохо пожила, за ее благообразными манерами и скромной внешностью нет-нет да и блеснет порывистое кокетство миниатюрной светской очаровательницы, чье обаяние и богатое приданое бросали к ее ногам, как она говорила, не десять и не двадцать (а, надо думать, гораздо больше) ревностных ухажеров балканского и заграничного происхождения. Когда мы гуляли с ней по улицам и нам навстречу попадался красивый мужчина, она гордо выпрямлялась, лицо ее приобретало приветливо-благосклонное выражение, а по руке, державшей меня за локоть, пробегал какой-то особенный трепет. Тогда меня это просто забавляло и даже вызывало неприятные ощущения (что делать — возраст…), а вот теперь я отношусь к этому иначе. Женщина, прожившая такую жизнь, даже в мыслях не может представить себя постаревшей. А может быть, то же самое чувствует и та женщина, которая и не жила вовсе. Как, например, я…
Старшая Робева одевалась слегка старомодно, в сущности, она донашивала свой гардероб, справленный в начале века, когда она была юной графиней, одной из самых богатых невест не только в Македонии, но и во всей Болгарии — и в освобожденной, и остававшейся еще под игом. Туалетов у нее было очень много, я только никак не могла понять, как ей удалось провезти весь свой гардероб вместе с роскошной венской меблировкой сквозь македонские пожары. Так или иначе, но она чувствовала, что ей не износить все свои платья, и великодушно переделывала некоторые из них мне. А я была тощая как жердь, но повыше ее, вот мы и наставляли внизу воланы или удлиняли платья лентами и потом ходили гулять, как две старомодные аристократки. Сначала люди с любопытством оглядывали нас, даже иногда отпускали довольно грубые шутки, но она принимала все это совершенно невозмутимо, и рядом с ней и я научилась отражать иронические взгляды и замечания с чувством собственного достоинства и бесспорного превосходства. В конце концов мы победили — нас не только перестали воспринимать как нечто экзотическое, но и некоторые богатые городские дамы в своих туалетах стали использовать детали старой венско-битолской [13] моды…
13
Битол — город в болгарской Македонии.
— Погоди-погоди, — говаривала часто моя госпожа с неподражаемым македонским акцентом и чувством превосходства над всеми и вся. — Мы еще будем с тобою определять моду для самой верхушки! Не будь я Робева, если через год к нам не начнут ходить срисовывать модели! И мы откроем с тобою дом «Битол», и там, где деньги текли рекою, они опять потекут!
Деньги действительно потекли, но не в дом к госпоже, а в обратном направлении — от нее к ювелирам, антикварам и ростовщикам, к которым она то и дело относила одно за другим украшения, дорогие статуэтки, святогорские иконки и крестики, книги на всех языках, а потом и ткани на платья и костюмы. Часто в таких случаях я пыталась представить себе, какой караван перевез все это из Битола в наш город и сколько же надо было совсем молоденькой графине энергии, предприимчивости и расчета, чтобы вывезти из отчего дома все эти богатства, жить на них ни много ни мало вот уже полвека и ни в чем не нуждаться до самого последнего времени. До войны она и вправду жила как и подобает графине, а разорил ее окончательно только нынешний военный кризис.
Да, ей не на что было жаловаться — благодаря навыкам, которые она с детства усвоила в торговом доме отца, она сумела реализовать свою наличность с максимально возможной прибылью. Когда я слушала ее рассказы о том, как она продавала свой товар жирным и жадным спекулянтам, одновременно презирая такого рода операции, я не могла не восхищаться ловкостью и находчивостью, с которыми она часто обводила своих покупателей вокруг пальца. Потом деньги были совсем обесценены, и госпожа перешла целиком на натуральный обмен. Она относила в бакалейную лавку или в булочную какую-нибудь вещь и уговаривалась, сколько масла, брынзы, муки, свежего хлеба и еще чего-нибудь мы получим взамен. Так благодаря ее деловой сноровке не только мы с ней, но и Георгий со Свиленом могли время от времени нормально поесть. Робева не была жадной, и за то, что мальчики пилили и кололи ей дрова, таскали уголь, чинили что-то в доме, который медленно и верно разрушался, а то и просто так она приглашала их разделить нашу скромную трапезу. У Георгия был очень хороший голос, и моя госпожа после обеда всегда просила его спеть какие-нибудь наши песни, и Георгий пел, а мы помогали — «Лежит болен млад Стоян», «Биляна полотно белила», «Мило и дорого мне в Струге лавку иметь»… А то, что мальчики часто помогали Робевой, давало им возможность спокойно шастать в подвал и обратно, и соседи ничего не подозревали.
Мы, конечно же, ни слова не говорили ей, что ходим в тир к ее сестре. Моя госпожа никогда не заговаривала о Марии, будто ее вообще не было на свете, а уж если деваться некуда было, она еле вспоминала о сестре — как об умершей — и спешила переменить тему. После исчезновения Свилена мы остались вдвоем с Георгием, и она стала еще чаще приглашать его наверх — их разговоры о судьбе Македонии продолжались иногда далеко за полночь. Георгий очень интересовался историей и не пропускал ни одной книги, в которой можно было найти что-то о нашем крае. Им было о чем поговорить со старшей Робевой, которая тоже оказалась краткой энциклопедией по новейшей истории балканских государств — и не только потому, что она изучала эту историю в Роберт-колледже в Цариграде, а потом в нескольких европейских университетах, но и потому, что большая часть этой истории совершалась в ее родных местах — Битоле, Охриде, Дебере, Салониках и еще во множестве городов вблизи Адриатического моря. Госпожа уверяла меня, что шила знамя во время Илинденского восстания. Судя по тому, какой безумной, фанатичной патриоткой она была, можно поверить, что так оно и было. Она рассказывала еще, что в подвале отцовского дома училась стрелять и что до сих пор хранит одежду повстанцев и пистолеты. И она не лгала — я видела и одежду, и пистолеты. Однако революционный энтузиазм госпожи Робевой не помешал ей удрать еще прежде, чем восстание было окончательно разгромлено, и не только удрать, но и прихватить с собой все отцовское добро. Однажды Георгий сказал ей об этом прямо в глаза. Я испугалась — сейчас будет скандал и она выгонит нас обоих, но она не рассердилась, а спокойно и невозмутимо ответила на своем неподражаемом македонском диалекте:
— Революция начинается по желанию, а кончается по необходимости. Как увидишь, что движение не имеет больше успеха, свертывай знамя до лучших времен и беги! Бежанова мать не плачет, Стоянова плачет! [14] Кто остался там, давно погиб. А зачем, джаным? Жизнь-то все-таки дороже свободы…
Вот по этому вопросу они не могли сойтись во взглядах, и начинался такой запальчивый — на всю ночь — спор, что, ежели госпожа была бы хоть немного в курсе современного положения вещей и хоть чуть-чуть знала бы прежде таких людей, как мы, она бы не могла не понять, кто такой на самом деле «златый Йорго», как она иногда называла Георгия. А он любил дразнить ее и говорил, что с этакими взглядами она никакая не революционерка, а совсем наоборот, и своими пораженческими настроениями она здорово навредила движению, зато она своим обычным невозмутимым тоном отвечала ему, что на базарах продают очень много овечьих шкур и ни одной волчьей, а он с торжеством убеждал ее, что это как раз доказывает его правоту, а не ее, но она не желала больше слушать его, хватала меня под руку и отправлялась вместе со мной в спальню; по дороге она давала мне задания на следующий день и подчеркнуто не обращала ни малейшего внимания на Георгия, который продолжал стоять посреди столовой и разглагольствовать. Позже я попросила его не касаться больше подобных тем, и он изо всех сил пытался это сделать, хотя ему, видит Бог, было это очень трудно еще и потому, что у самой старушки оказались врожденные способности к занятиям политикой, а в лице Георгия она наконец нашла желанного собеседника.
14
Игра слов, означающая «мать бегущего» и «мать остающегося»; кроме того, имеется в виду знаменитая народная песня, которая уже упоминалась, — «Лежит болен млад Стоян».