Современный болгарский детектив. Выпуск 3

Иосифов Трифон

Собственно, и времени для этого много не понадобилось. Очень мне облегчили дело показания Зорки: вылезли на свет Божий и любовница, и ее зловещая мамаша, и семейные распри, и заявление о разводе — как говорится, классические мотивы для совершения преступления со стороны Гено. Очень любопытно выглядит и приход мамаши именно в тот вечер, после которого случилось несчастье, и эта бутылка с металлической крышкой, и то, что мать оставалась некоторое время одна в комнате, пока Невена выбегала с плачем во двор, а Гено ее успокаивал. Все эти обстоятельства требовали особого внимания и выяснения — именно так я и записал у себя в блокноте. Там же я отметил: «Две машины, две квартиры, дачный участок в Симеоново». Это помимо любовницы и ее матери. Так постепенно складывался морально-психологический портрет вышеупомянутого

Гено. Раздумывая над сутью его характера, манеры поведения, отношения к миру и людям, я довольно четко определил для себя, что в нем идет от сельского малого, сравнительно недавно ставшего горожанином. Я, разумеется, не претендую на универсальность моих выводов и обобщений — и в селе и в городе есть люди благородные, бескорыстные и есть негодяи и хапуги, но все же мне лично довелось довольно часто сталкиваться с определенным типом бывших сельчан, в результате чего в моем воображении сложился некий стереотип новоиспеченного горожанина, который я сейчас попытаюсь описать. Прежде всего он приносит с собой в город бешеную, порой внушающую страх энергию. Причем вначале он кажется пугливым, неуверенным в себе, берется за любую работу, потом осматривается, прислушивается, укрепляется как следует на стартовой площадке — и пускает в ход локти, когти, расталкивает всех вокруг и без зазрения совести «дует» вперед, строит квартиру, дачу, покупает машину — пусть не всегда новой марки, пусть подержанную, зато заграничную, с пластмассовым тигром сзади, глядишь — и вот уже этот горожанин в первом поколении занимает самые ответственные должности, представляет страну за рубежом…

Несмотря на то что Зорка уверяла меня, что Гено Томанов хотя и жадный, и развратный, но трусоват и на рискованные шаги не отважится, я все же определил его как человека с наводящей страх энергией, из тех, что способны на все. Именно так — на все.

Через пятнадцать минут я сидел напротив Кислого, глядел на его «кислую» физиономию и докладывал свои соображения по делу. Разумеется, ни о каких теориях касательно новоиспеченных горожан речи быть не могло — потому что сам Кислый каждую свободную субботу или воскресенье норовит рвануть в село проведать своих стариков родителей и возвращается оттуда с какой-нибудь дыней или банкой варенья в багажнике. Но, честно говоря, я считаю его одним из немногих исключений из моей теории.

Он сидел передо мной чисто выбритый, модно одетый, моложавый и свежий — все было бы идеально, если бы не его вечно недовольная чем-то физиономия! Пока я говорил, он слушал меня, не перебивая, слегка облокотившись на стол, ничего, разумеется, не записывая (стол его был идеально чист, никаких папок и дел, одна лишь пузатая вазочка из черного лакированного дерева, полная идеально отточенных карандашей), но на лице его было такое выражение, будто все мною сказанное совсем не нравится ему или просто не производит никакого впечатления. Поэтому для меня некоторой неожиданностью явились его слова одобрения:

— Как исходная позиция — неплохо, совсем неплохо, даже хорошо!

Он поглядел на меня, привычно скривился и продолжил:

— Но только как исходная позиция… А знаешь, этот Гено Томанов интересный тип… И его семейные отношения, и вся ситуация вокруг… Любопытно… А с женой его, которая осталась жива, ты еще не беседовал?

— Врачи не разрешают. Она еще не в состоянии. Но, во всяком случае, ее жизнь вне опасности…

— Во всяком случае — не спеши с выводами и заключениями. Предубежденность, сам знаешь, вредна в нашем деле. Начнешь копать в одном месте — и пропустишь другие варианты. Ну, скажем, то обстоятельство, что мать его приятельницы некоторое время оставалась одна в комнате — это в некотором роде настораживает. Хотя и на это едва ли можно так уж серьезно полагаться как на вариант…

— А почему? Почему нельзя полагаться? — вырвалось у меня (признаться, одна из моих версий как раз основывалась на этом).

— Нельзя, и все! — ответил Кислый с самым кислым из всех возможных выражений лица.

— И все-таки мне непонятно, — с обидой пробормотал я. Мое самолюбие было задето.

Кислый поднялся, сложил руки на груди и отошел к окну.

— Хорошо. Сейчас я спрошу тебя кое о чем, ты ответь мне по логике — и все встанет на место… Значит, так. Старуха пришла к Томановым не тайно, не скрываясь, не ожидая,

когда в доме никого не будет. Наоборот — все говорит о том, что она специально пришла тогда, когда и Гено и жена его были дома. Для чего она сделала так? Для того, чтобы вызвать семейный скандал и сделать дальнейшую совместную жизнь Гено и Невены невозможной. Зачем тогда ей таскать с собой отраву? Как ты себе это представляешь? Вот она приходит туда с бутылкой паратиона и говорит супругам: пожалуйста, выйдите на минутку, я тут должна кое-что проделать без вас, — супруги послушно выходят, и она выливает яд в бутылку с маслом — так, что ли? И потом — откуда у нее паратион? Она ведь горожанка…

— Ну, допустим… — энтузиазма у меня поубавилось.

— Что — допустим? — спросил он, не поворачиваясь.

— Допустим — вы правы… Но тогда откуда же все-таки взялся этот паратион?

— Вот именно! — великодушно откликнулся Кислый, мгновенно позабыв о моей самонадеянности. — Такой яд не валяется где ни попадя. Для хранения таких препаратов имеется специальная инструкция. Где, откуда и кто его взял?

Кислый вернулся на свое место, снова слегка облокотился о стол и задумался.

— Знаешь, что мы можем сделать? Давай разошлем по стране нашим коллегам фотографии Гено Томанова и этой мамаши — как ее зовут?

— Панова. Велика Панова. А дочка ее Тони.

Мне уже не надо было заглядывать в свой блокнот — всех действующих лиц драмы я знал наизусть.

— Так вот — разошлем их фото, и пусть наши люди по возможности проверят, где и при каких обстоятельствах употребляют этот состав, а потом попытаемся выяснить, давал ли кто-либо этим двоим или одному из них паратион, и если давал, то кто, где и когда… Хотя и на это я не очень-то надеюсь.

Он помолчал несколько секунд.

— Ну, вот так. А теперь действуй.

Это означало, что пора идти. Я встал, кивнул головой на прощанье и направился к двери.

— И еще, — услышал я сзади и обернулся. — К нам прислали тут на стажировку одного парня из школы. Зовут Тодор Чинков. Пусть практикуется у вас, войдет в курс. А ты можешь использовать его в этом деле, будет тебе помощник.

Я еще раз кивнул, соглашаясь, — и вышел.

И вот сейчас мне предстоит увидеться с самым важным, можно даже сказать — бесценным свидетелем, как выразился бы Кислый. Это единственный человек, который видел и знает все происшедшее изнутри, и речь идет не только о фактах и реальных обстоятельствах, но и об атмосфере и психологической основе разыгравшейся драмы. Я очень ждал этой встречи, рассчитывая приобрести союзника и помощника, и, как только доктор Ташев наконец-то согласился принять меня, я буквально ринулся в больницу, чувствуя, как от волнения все у меня напряглось и замерло внутри.

Перед самым входом в приемный покой остановилась машина «Скорой помощи», два санитара быстро вытащили оттуда носилки и бегом устремились вовнутрь — я едва успел различить мертвенно-прозрачное белое лицо юноши, с носилок капала кровь…

Кабинет доктора Ташева на девятом этаже был пуст. Я в некотором недоумении присел у круглого столика в углу и только принялся оглядываться, как дверь отворилась и вошел хозяин кабинета. Нам доводилось встречаться по разным поводам, связанным с моей службой, и я снова поразился полному несоответствию облика Ташева традиционному представлению о знаменитости: доктор был невелик ростом, скорее полноват, несмотря на молодость, его круглое добродушное лицо выражало готовность к общению, расположенность к беседе. Он был похож на учителя младших классов. Мы поздоровались за руку.

— Как она? — почему-то тихо спросил я.

— Налаживается, — и улыбнулся ободряюще.

— Как вы полагаете — я могу поговорить с ней… наконец?

— Не знаю… Мне казалось, что уже можно, но… кое-что переменилось. Боюсь, что на сегодня ей будет многовато. Только что ее посетил муж.

— Кто-о? — Я не мог скрыть неприятного удивления.

— Муж ее, этот Гено Томанов.

— Ох, не надо было его пускать! — вырвалось у меня.

— Да, вы правы, не надо было, но он настаивал… ходил тут ко мне каждый день, умолял, упрашивал, даже плакал. Ну что делать? И потом, никто мне не запрещал пускать его, верно? Откуда мне было знать, что не надо? Это я уж сам подумал потом, как бы не навредить больной лишними волнениями.