Современный болгарский детектив
Шрифт:
Я застал у Аввакума страшный беспорядок. Книги, рукописи, папки с документами были разбросаны повсюду — на стульях, на диване и даже на полу. В камине потрескивал слабый огонь. На столике перед камином смиренно стояла бутылка коньяку. Рюмки не было — он отпивал, наверное, прямо из бутылки. Беспорядок этот, меня поразивший, был необычен для моего друга, который не терпел, чтобы книга была не на своем месте, ненавидел тусклый огонь, а питье прямо из бутылки считал признаком поздней стадии алкоголизма или по меньшей мере проявлением дурного тона.
— Что-то не похоже, чтобы ты был так уж опечален! — улыбнулся мне Аввакум, освободив от сваленных в кучу книг кресло
Он раздул огонь, принес из столовой две рюмки и поставил их на столик.
— К профессору я не испытывал ни симпатии, ни антипатии, — сказал я. — Этот человек был мне чужим.
— Так я и думал. Ты — резонер, он — мечтатель. Что общего могло быть между вами?
Пропустив вопрос мимо ушей, я спросил его в свою очередь:
— Ты надумал делать ремонт? Или ищешь какой-то документ невероятной важности?
— Нет! — Аввакум пожал плечами. — Я освобождаюсь от кое-каких вещей, потому что решил полностью посвятить себя научной работе.
— Ты решил уйти ОТТУДА? — воскликнул я удивленно.
Он уже намекал мне об этом, да я все равно не ожидал, что это произойдет так скоро.
— Я остаюсь ТАМ, в их распоряжении. Но это условие — только так, для соблюдения деликатности. Мы ведь говорили об этом? Некоторым людям там я уже кажусь старым — я не имею в виду, разумеется, главных руководителей... А кроме того, настало время закончить — НАКОНЕЦ-ТО! — второй том моей истории фракийской культуры. Просто душа исстрадалась по работе... А за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь... Я хочу в начале весны уехать в Италию. Меня волнует одна вещь, одно интересное сопоставление: ни этруски, ни фракийцы не оставили письменных памятников, оригинальной азбуки, оригинальных текстов о своей истории. Не озадачивает ли тебя это обстоятельство?
Я сказал, что ЭТО обстоятельство меня очень озадачивает, но пусть он меня извинит, в данный момент меня все-таки неизмеримо больше интересует другое обстоятельство, не такое древнее, а именно: как он смог найти ВСЕГО ЛИШЬ за один день убийцу профессора Астарджиева?
— Дело в том, — вздохнул Аввакум и протянул руку к бутылке с коньяком, — дело в том, что в этом убийстве нет ничего загадочного. Печальный факт, не более, а загадочности — никакой...
— Прежде всего я хочу рассеять плохое впечатление, сложившееся вокруг личности Доры Басмаджиевой.
Муж ее, кандидат биологических наук Стефан Басмаджиев, был первым помощником профессора Астарджиева. Профессор, Басмаджиев и доктор Петр Беровский были неразлучными друзьями. Их связывала любовь к микробиологии и общая цель — найти универсальную вакцину против гриппа. Работали вместе, но впереди всех в этих поисках шел, разумеется, наш профессор. Из троих женат был только Басмаджиев; жена профессора давно умерла, а разведенный доктор Беровский вел жизнь старого холостяка. Так что душой этой троицы ученых мужей стала Дора. Она была, как говорится, тем огоньком, который согревал их душу, когда они поднимали голову от своих пробирок и микроскопов. И замечали тогда, что на этом свете есть и иной компот — кроме их биологического «компота», в котором они выращивали своих отвратительных бацилл.
Когда Басмаджиев умер от инфаркта, профессор стал для Доры объектом номер один. (Объектом ее забот, а может быть, и ее женской нежности.) Спустя некоторое время профессор начал замечать, что, кроме качеств отличного друга, она обладает и качествами отличной женщины. Предложил ли он ей вступить в брак или нет — не знаю, но однажды вечером она у него осталась. Их дело, конечно. Но потом Дора, выскользнув из постели, начала безудержно рыдать. И призналась, что любит профессора как человека, но он ей не по сердцу как мужчина... Он отвечает ей, что очень ценит ее как друга, как женщину, но она не подходит ему по человеческим качествам.
Эту историю рассказал мне сам профессор.
Потом отношения улаживаются: Дора поступает к нему экономкой, профессор платит ей, и все. Никакого секса.
Спустя некоторое время Дора увлеклась Беровским и стала его любовницей. Они не скрывают этого от профессора — живут все дружно, как и прежде. Когда у профессора заболело сердце, когда он почувствовал, что долго не протянет, он обещал Доре переписать на нее часть своей квартиры. И поделился этими намерениями ее мной — помнится, примерно за полгода до того, как был убит.
Так что Дора — вполне порядочная женщина.
В свое время говорили, да и сейчас некоторые думают, что я в своей профессиональной деятельности веду себя как «супермен». То есть что я якобы в одиночку проникаю в тайны шпионских афер и всегда выхожу из них целым и невредимым. Это утверждение — глупость от начала и до конца. Некоторые контрразведчики (например, Ким, да и многие другие) длительное время действовали в одиночку и в обстановке значительно более сложной, чем та, в которой действовал я. Но что значит «в одиночку»? Когда я говорю, что они действовали в одиночку, я не утверждаю, что они были какими-то «робинзонами»: и Ким, и все они имели свою технику, свои связи, своих помощников. В какой из своих миссий против шпионов я действовал, как Робинзон, без помощников, без связей, без техники — по крайней мере такой, какая имелась в данный момент и какая была мне необходима? Так что напрасно утверждают, будто я действовал как «супермен», в одиночку. Говорят: он всегда выходил победителем и при этом невредимым. А разве Ким, действуя в одиночку, не выходил победителем в течение многих лет? С каких это пор, спросил бы я, нужны провалы и с каких пор неблагоприятный исход стал признаком «антисуперменства»?..
Но вернемся к нашей истории: я нашел убийцу потому, что, во-первых, не искал его там, где он не был и НЕ МОГ быть. Потому, что я не исходил из предположения, что МАТЕРИАЛЬНАЯ ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТЬ могла быть двигателем преступления. Во-вторых, потому, что я правильно расшифровал данные, которые мне давала техника. Ничего больше — к великому сожалению тех, кто и в данном случае хотел бы видеть подвиг «супермена»...
Я узнал об убийстве на рассвете — сообщили со службы. Ничто не указывало на политический умысел в данном случае, но из-за характера научной деятельности профессора мне дали распоряжение посмотреть на вещи параллельно и независимо от расследования, которое вел уголовный розыск. Когда ты пришел ко мне, я, естественно, не мог тебе ничего сказать. Не имел права.
Помощником мне определили инспектора Динкова, о котором я слышал до тех пор много хорошего.
Мне надо было дождаться результатов экспертизы, а он не мог быть готов ранее десяти-одиннадцати часов. Я уже знал о том, что Кодова временно задержали, о подозрении, павшем на доктора Беровского, и о том, что группа криминалистов совещалась в доме профессора.
И задержание Кодова, и подозрения в отношении Беровского казались мне абсурдными. Во многих семьях переплетаются всевозможные материальные интересы, но чтобы в наши дни человека убили из-за какой-то виллы? Чтобы зять убил тестя — то есть чтобы управляющий модерного отеля вонзал нож в спину пожилому профессору? Чтобы ученый участвовал в убийстве, желая присвоить научное открытие своего шефа? Эти гипотезы казались мне неправдоподобными, несостоятельными. Они, казалось мне, заимствованы из действительности, где материальные интересы и авантюризм накладывают отпечаток на поведение людей, в остальном вполне достойных.