Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
— С кем? — перебил Экснер.
— С братом и сестрой Муршовыми. Вы же их знаете...
— А потом?
— Мы пошли ужинать в погребок, а потом поехали в «Лесовну».
— На вашей машине?
— Да.
— А оттуда?
— Я полагал, что...
— Что вы полагали?
— Что вас проинформировали.
— Частично, — согласился Экснер. — Как долго вы там были и куда потом поехали?
— Мы были там примерно до одиннадцати-двенадцати, после я отвез брата и сестру
— В котором часу вы пришли домой, то есть в квартиру, которую снимаете?
— Не помню. Наверное, после двенадцати.
— Вас кто-нибудь видел, когда вы возвращались в Опольну? Видели ли вы кого-нибудь?
— Видел ли кто-нибудь меня, не знаю, — ответил доктор Медек. — Сам я, очевидно, кого-то видел, да не обратил на это внимания.
— Я не совсем понял вас.
— Я думаю, — нарочито терпеливо объяснил доктор Медек, — кто-то видел, как я ехал через город. Ну а я следил за дорогой и...
— Достаточно. Стало быть... приблизительно с двенадцати у вас алиби?
— А зачем мне алиби?
— Как зачем? — преувеличенно любезно спросил капитан Экснер. — Ни ваша вина, ни ваша невиновность не доказаны. У кого вы живете?
— У пани Шустровой, учительницы из музыкальной школы, вдовы здешнего аптекаря. Это чуть ниже площади, налево. Практически сразу за французским парком.
— Может, она слышала, как вы пришли...
— Может быть. Но в ее окнах было темно.
— Как вы относились к Рамбоусеку? По-дружески?
— Я бы сказал иначе.
— Как именно?
— Снисходительно.
— Вы к нему. А он к вам?
Доктор Медек чуть заметно усмехнулся. Пожалуй, даже с легкой грустью.
— Боюсь...
— Чего?
— Что он меня... не принимал всерьез.
— Вы же, как говорят, создали его.
— Да. Так говорят. В каком-то смысле это правда. Но ему-то все было безразлично.
— Вы уверены? Говорят, он любил деньги. А ими он был обязан прежде всего вам.
— Ему и деньги были безразличны. Понимаете, я убежден, что деньги его вообще не трогали.
— Люди считают иначе.
— Это понятно, — ответил доктор Медек. — Они исходят из своего субъективного взгляда на мир, смотрят своими глазами. А не его. Поверьте, деньги ему были неважны, он радовался им только потому, что это дразнило и будоражило весь город. Всю округу. Если подсчитать, сколько он, собственно, зарабатывал, то сумма выйдет изрядная, но не намного больше, чем он заработал бы на левых заказах. Потребности его были крайне невелики. А вот стремление провоцировать людей — безгранично.
— Никаких денег, — сухо констатировал капитан Экснер, — мы не нашли.
— Так я и думал.
—
— Кто-то убил его ради денег. О его богатстве ходили легенды.
— Бывает, — заметил капитан Экснер. — Кстати, вы видели Рамбоусека в «Лесовне»?
— Видел.
— С кем он там сидел?
— Один.
— Как это?
— Он всегда сидел один.
— Вы уверены, что он сидел один?
— Уверен? Не могу сказать, товарищ капитан. Пожалуй, именно в субботу он с кем-то разговаривал. Только я не могу сказать, с кем. Не обратил внимания.
Капитан Экснер дважды прошелся по комнате. Остановился перед загубленными произведениями Болеслава Рамбоусека.
— Но это же невозможно, — сказал он скорее себе самому, — невозможно, чтобы во всем городке у человека не было ни одного друга. Доверенного человека. Приятеля с детских лет. Его одиночество просто невероятно. Подозрительно. Необычайно. Может, опять легенда?
— Он потешался над людьми, развлекался. Но не дружил. Скажем, доктор Чернох, директор музея. Друг детства. Иногда они обменивались двумя-тремя словами. О погоде, о том, что Рамбоусек должен починить или сделать в музее. Дальше — пан Матейка, здешний художник. Тоже друг детства. Временами он заглядывал к Рамбоусеку — за краской, если у него какая-нибудь кончалась. Кстати, именно Матейка посвятил Рамбоусека в таинства живописи. Калабовы. Рамбоусек порой заходил к ним в канцелярию на чашку кофе. Но это нельзя назвать компанией, если вы меня понимаете. Просто знакомые. И даже не очень близкие.
— Ну а вы?
— То же самое. — Доктор Медек покачал головой.
— В чем дело? — спросил Экснер.
— Просто мне пришло в голову...
— Что же, если не секрет?
— Художник, живописец... Он ведь был не только резчик, но и живописец, трудно решить, что преобладало, так вот: живописец — и совсем не интересовался здешней превосходной галереей. Непосредственный, самобытный подход к творчеству. Он смотрел на картины как на стулья или арбузы. Но для вас это, вероятно, несущественно. Я имею в виду — мое замечание.
— Это одному богу известно, — вздохнул капитан Экснер, — да святому Вацлаву.
— Я думаю, — помолчав, добавил капитан Экснер, — что вы тоже пытались искать убийцу, хотя это и не ваша специальность.
— Пытался.
— И к чему вы пришли?
— Ни к чему.
— А вы-то сами?..
Доктор Медек побледнел, покачал головой.
— Очень рад, — удовлетворенно сказал Экснер, — что вы не остались равнодушны. — Он сердечно пожал Медеку руку. — Спасибо и до свидания, пан доктор...