Современный чехословацкий детектив
Шрифт:
— Я хотел бы взглянуть на домишко Коларжа. Вообще-то я знаю, домишко не его...
По тропинке, пробирающейся среди кустарника, они спустились к протоке — по ней отводилась вода к мельнице, — перешли по двум слегка подгнившим бревнышкам, положенным впритык друг к другу и скрепленным скобами. И через ольшаник зашагали дальше, к ручью, над которым были переброшены две доски с перилами с одной стороны. В нескольких шагах от ручья за полуразвалившимся забором начинался сад, неухоженный, запущенный; сквозь кустарник и кроны деревьев проглядывал
Тропинка вилась вправо по течению ручья, почти вдоль забора, который угадывался по покосившимся каменным столбикам, торчащим из буйных зарослей крапивы, штакетник почти не уцелел.
— Вон он, дом, — заметил Шлайнер. — Будете с ней говорить?
— Нет. Только взгляну. Где вы нашли топор?
— Мы можем пройти через сад.
— Хорошо, — согласился Экснер и закатал брюки до колен, чтобы не замочить их в траве.
Им пришлось перешагнуть через кучу ржавых железяк, некогда бывших воротами, перебраться через искореженный плуг, брошенный велосипед, обойти перевернутый улей. Сарай был открыт, как в первый приход Шлайнера.
— Гм, — заговорил Экснер, — товарищ поручик...
— Да?
— Что вы обо всем этом думаете?
— Не знаю... Топор лежал здесь. Не ходите туда, я там поймал блоху.
Экснер почувствовал аромат ореховых листьев — они остановились под старым орехом. Он посмотрел вверх, сквозь крону, на небо.
— Такое прекрасное дерево, — произнес он тихо, — в таком печальном месте.
— Верно, — согласился Шлайнер. — Что, посмотреть, дома ли она?
— Когда понадобится, мы ее вызовем. Сейчас пойдем к мельнице, а там я дорогу знаю.
Дорога дугой подымалась к плотине и по верху ее вела к мельнице.
— С Коларжем я говорил, — продолжал Экснер. — Его топор... Это очень скверная штука...
— Если он не докажет свое алиби...
— Не докажет, — Экснер покачал головой. — Для этого нужны свидетели, которые видели пьяницу где-нибудь в другом месте за несколько минут до преступления или после и сами пришли сообщить об этом. Не станем же мы разыскивать человека, который подтвердит алиби подозреваемого, а может, и обвиняемого... Но по всей вероятности, никто его и не видел. Было слишком поздно. Кого он мог встретить в парке, да еще на этой дороге?! — Экснер показал на каштановую аллею.
— Я рад, что он сейчас сидит у нас. С его норовом... Когда я нашел топор, тоже был рад. Такая улика! А вот теперь...
— Что теперь?
— Меня смущают деньги, — ответил Шлайнер.
— Деньги?
— Их не нашли ни у самого Рамбоусека, ни в его квартире.
— Так ведь это может быть уликой против Коларжа.
— Коларж не раз отбывал наказание. Но дела всё были пустячные — потрава поля, пьяный дебош, драка, телесные повреждения. Ну а тут — квартира, разгром, похуже чем после землетрясения. Нет, он бы такого не сделал.
— Кто же тогда?
Поручик Шлайнер пожал плечами.
— Ни в какие ворота
— Я тоже так считаю, товарищ поручик. Пойдем через парк, а потом в замок. Вы не против?
— Ради бога.
Над прудом, над тростниками, над всей зачарованной долиной английского парка висела плотная дымка испарений.
Они подошли к длинной-предлинной лестнице, которая вела во внутренний двор.
Оба невольно остановились.
— По-моему, вон та скамейка обсохла. Может, присядем на минуту? — спросил Экснер.
Им был виден луг, две дороги: одна шла вдоль ручья, вторая наверх, выбегая из тени деревьев и кустов, — и часть скалы, под которой скрывался искусственный грот: нагромождение камней, замшелых и уже слившихся с пейзажем.
— Кто его ненавидел? — рассуждал Экснер. — Кто? Его убил не посторонний. Кто мог хорошо знать его привычки и обычные маршруты? Или, по-вашему, убийца шел за ним следом? С топором в руке?
— Мне не хочется думать, что это был кто-то из местных. Ведь я тут всех знаю, товарищ капитан. Уж, кажется, всех перебрал, от дома к дому. — Шлайнер покачал головой. — Нет, не могу. Даже мысленно не могу высказать подозрение. Вы спросили: кто его не любил? Скорее, следовало бы спросить: кто его любил?
— Ну хорошо: кто его любил?
— Надо хорошенько подумать.
— Мы ведь говорим просто так, языки чешем.
— ...Чтоб у него был приятель... или приятели, друзья... Нет, ничего такого не было.
— Возможно, он к этому не стремился, а может, наоборот. Кто знает?
Поручик Шлайнер принялся загибать пальцы:
— Прежде всего, этот доктор из Праги, который постоянно возится в галерее музея. Он писал о Рамбоусеке в газетах, и даже говорят, он и сделал Рамбоусека знаменитым. Ну и, разумеется, ходили слухи, они, мол, делят выручку.
— Следующий.
— Пан Матейка.
— Художник?
— Да. Вы его знаете?
— Познакомились. Вчера. Когда я был еще в отпуске.
— Доктор Гаусер из больницы. Хирург. Они часто общались, после того как Рамбоусек сломал руку, а Гаусер ее вылечил. Гаусер даже купил у него картину. В самом деле, одну Рамбоусек ему подарил за лечение, а вторую доктор купил. И вдобавок еще одно из чудищ.
— В самом деле купил?
— Я точно знаю. У доктора Гаусера порой бывают странные идеи, — заявил Шлайнер.
— Странные?
— Это дела семейные, — махнул рукой поручик. — Он муж моей двоюродной сестры.
— А-а, — глубокомысленно протянул Экснер.
— Ну, наконец, кое-кто из замка. Директор, его жена... Потом, разумеется, кое-кто из молодежи. Те, кого привлекает все странное, необычное.
Поручик Шлайнер исчез в нижнем конце парка. А Экснеру предстояло подняться на пятьдесят две ступеньки. На полпути он остановился и оперся о балюстраду. Кто мог бы потребовать от него, чтоб после почти бессонной ночи он «выдавал» рекордные результаты?