Современный Евгений Онегин

Савельев Александр Гаврилович

XXVII

Тащили вместе они каменьАрмейской службы с первых дней,На нарах парой меж дедамиВ казарме мерзли без вестейСтоличных, шедших от любимых,Где отчий дом и все, что чтим мы.Вдвоем частенько шли в наряд,Друг друга называли «брат»,Ходили в будни в самоволку,Сердца их бились дружно, сбойБыл и не мыслим. Меж собойОни делили все до корки,И

были оба из Москвы —Земели. (Вновь жаргон – Увы!)

XXVIII

В армейской службе друг-земеляПриносит радость. Если ж онПреследует такие ж целиКак ты, и, если он рожденС похожей на твою душою,К тому же и судьбой лихоюБыл из столицы занесенСюда, как ты, мой друг, то он,Естественно, всех прочих выше,Роднее будет для тебя.Второе ego полюбя,Ты будешь с ним прочней и ближеЗдесь связан. Пролетят года,Но память в сердце – навсегда!

XXIX

Владимир Ленский (звали друга)Был к армии уже женат,И проводить часы досугаС женой – как говорил мне – рад.Ее оставить на два годаОн не желал, но знал: природаИспортит вряд ли нежный вид.Она ему не изменитИ обязательно дождется,Любима им, любя его,И больше – верил – никого.Он знал, что трудно ей придется,Но сердце раз ему отдав,Приманки ветреных забав

XXX

Она, конечно, превозможет.А Ленского ей заменитьНикто, естественно, не сможет.Она Владимира любитьДо самой смерти честно будет,И за два года не забудет,Наверно. Так он уверялДрузей. А Жене представлялПрелестницу под каждый вечер —Глаза зелены, стройность ног…Солдат почти уж изнемогОб этом думать бесконечно,И вспоминать ту красоту,В которой женская вся суть.

XXXI

Онегин только улыбался —Он верность женщины уж знал.Но над салагой не смеялся,И друга не разуверялВ его наивном убежденье,Бездумно-легковесном мненье,Хотя в душе предполагал,Что та, кого женою звалЧерпак, расписанный без Бога,И в самом деле столь вернаБыла и стройна как сосна,И добродетелей премногоИмела. Праздный разговорСолдатам не всегда в укор.

XXXII

Но как бы ни было, герой нашЛенского круто полюбил.Связь эту лажей не прикроешь —The unformal contact в том был.Любил его он и за силу:Окопы рыл тот, как могилу,Как братский склеп. Муж был не мал —По пуду гири поднимал.Когда ж солдаты отбиралисьДля марш-броска, где каждый взводНа офицерский шел развод,Они дедами оба звалисьЗаслуженно. И так вдалиДва года службы протекли.

XXXIII

Армейский быт – он окаянный,Его давно я понял суть.Перед старлеем, капитаномИ лейтенантом шею гнутьИ вам, наверно, приходилось(Свободы здесь и не водилось),И каждый БТР и ПТУРСПрокладывал к могиле курс.Но мне претят погонов культы,Тревоги, в караулках сны,Склад арсенальный (для войныТам все есть – от ножей до пультов),И замполит, готовый врать,Что он для нас – отец и мать.

XXXIV

Без слез солдат покинет полк свой,В казенном доме роты строй,Ведь он уже не в самоволкеИ может быть самим собой.Освобожденный от приказов,Домой не понесет заразуУставов воинских. Как сонЗабудет уставной жаргон.Мы рождены для жизни мирной.Пусть в детстве сотню не однуЯ игр своих сыграл в войну,Там не стоял по стойке «смирно».Звезд на погонах желтый рядЛегко относим мы на склад.

XXXV

Так по уставу, в срок со службыПора уж было и домойИм отправляться безоружно,Менять тревоги на покой.В Москве ж их семьи жили рядом:Владимир – за «научным» садом,К ботанике стремясь слегка.Онегин – близ ВДНХ.И пред отъездом дали словоОни, что десять дней спустя,Рубеж гражданки перейдя,Друг к другу вновь придут фартово,Без камуфляжа, но для девКостюмчик клетчатый надев.

XXXVI

Но это в будущем. Пока жеДомой электропоезд мчит.Как фраеров, дедов поклажаВсю верхотуру полонит.С Востока тянется дорожка,Но времени займет немножко.Казанский виден уж вокзал,Гудит как улей грязный зал.«Москва… Как много в этом звуке» —И эта Сашкина строкаОсталась с нами на века.Но Лермонтов почти без мукиИную рифму вставил в стих,Чтоб мы гордились делом их.