Современный французский детективный роман
Шрифт:
Майк ничего не ответил. Шуточки Сэма были ему неприятны. К тому же, хотя он, разумеется, мне никогда об этом не говорил, у меня всегда было ощущение, что он недолюбливает Пат.
Они проводили меня на аэродром, и мы расстались в том самом месте, где я покинул Пат.
Я улетал ровно через неделю после нее, час в час, минута в минуту. Улетал тем же самолетом и в тот же самый путь.
Глава третья
После напряжения предшествующих дней я вдруг ощутил огромную усталость; если бы мне тогда сказали, что сразу по выходе из самолета я увижу Пат, у меня даже не хватило бы сил по-настоящему обрадоваться. Я старался на чем-то сосредоточиться, пытался представить себе, как неделей раньше в этом салоне сидела Пат, разглядывал пассажиров. Самолет был полон, но ни одно лицо не показалось мне интересным, умным, человечным,
Первый раз я проснулся, когда мы приземлились в Айдлуайлде. Я не очень понимал, что происходит, где я, почему я тут оказался; хотел встать, но стюардесса попросила меня оставаться на месте до полной остановки самолета. Несмотря на оглушительный шум моторов и ослепительный свет прожекторов, я тут же снова заснул и уже не просыпался до самого Шэннона. Ярко светило солнце, отражаясь в стеклах аэровокзала тысячами огней; ирландские холмы были зелеными до неправдоподобия. Сон подействовал на меня благотворно; я еще был озабочен, но уже не был растерян. Как только я открыл глаза, во мне мгновенно взял верх другой, настоящий Дэйв, каким ты меня когда-то любил, Том, каким меня знали нынешние друзья, — человек действия, четких и быстрых решений. Я машинально поискал глазами одинокую путешественницу, но она исчезла: должно быть, вышла в Нью-Йорке. Спросил у своего соседа, который час, — было три часа дня; мои часы показывали десять. Хороший кусок бифштекса окончательно восстановил мои силы, и я думаю, Том, что, когда я сошел с самолета в лондонском аэропорту, никто не назвал бы меня безутешным любовником, потерявшим свою возлюбленную; ты мне так и сказал, и я надеюсь, ты говорил искренне…
Я был рад тебя снова увидеть; могу даже сказать, что предвкушение встречи с тобой поддерживало меня на протяжении всего перелета. Я бы, конечно, предпочел, чтобы эта встреча произошла при более веселых обстоятельствах; но так уж создан человек — во всяком случае, так уж создан я: среди самых тяжких тревог в моей душе остается место для маленькой радости, и, когда я увидел тебя в холле аэровокзала, по ту сторону перегородки, меня захлестнула волна настоящего счастья, словно я обрел частичку Пат. Но тебе не удалось — прости, что я так говорю, — ты не смог поддержать во мне это ощущение счастья. Может быть, я несправедлив, может, это произошло по моей вине? Не знаю. Мы с тобой дружески обнялись, но через десять минут, когда мы ехали к центру Лондона, я почувствовал себя еще более одиноко, чем до нашей встречи, мне показалось, что придется мне вести эту страшную битву одному, не ожидая ни от кого помощи, и что старина Том Брэдли улетучился… так же, как Пат…
Ты помнишь, наверно, нашу беседу. Я рассказал тебе обо всем, что случилось; тебя это крайне удивило, особенно удивило то, что Пат не связалась с тобой, не сообщила тебе о своем приезде, чем подтверждались мои самые худшие опасения. Ты посоветовал мне немедленно отправиться к теще; ты был занят и не мог меня сопровождать, но мы условились,
Ты высадил меня у «Камберленда»; я сообщил дежурному в холле о своем прибытии, оставил у него чемоданы и, не поднимаясь в номер, даже не вымыв рук и не переодевшись, вскочил в первое попавшееся такси.
Последние годы Роз жила в небольшой квартире в Саут-Кенсингтоне, у самого парка. Прежде, еще в то время, когда я только познакомился с Пат, Роз занимала целый дом в Челси, очень пышный и красивый, но содержать этот викторианский особняк с многочисленной прислугой стало слишком накладно и хлопотно, и она сняла на Глостер-Роуд прелестную четырехкомнатную квартиру на третьем этаже; всего в доме было четыре или даже пять этажей — вещь довольно редкая в этом квартале. Я был там всего один раз, два года назад, во время моего последнего приезда в Лондон; место показалось мне очень тихим и спокойным, а дом — достаточно элегантным для моей тещи, которая не отличалась особым снобизмом, но при этом ни за что на свете не согласилась бы «опуститься классом ниже».
Такси уже ехало вниз по Парк-Лейн, и я вдруг ощутил лихорадочное возбуждение. Я приближался к цели своего путешествия; сейчас я смогу наконец что-то узнать — даже неважно, что именно, но что-то выяснится непременно; Роз Стивенс или ее сиделка, если сама она слишком больна, чтобы меня принять, скажут мне, когда они видели Пат в последний раз; теща придаст моим поискам нужное направление; или, еще проще, Пат сама мне расскажет, что с нею случилось, и объяснит мне причину своего молчания. Не доезжая Гайд-Парк-Корнер, такси свернуло на Найтсбридж. Было половина восьмого, на улицах царило оживление, лондонские домохозяйки, так же скверно одетые, как и в мой прошлый приезд, устремлялись за покупками в бакалейные лавки, едва не попадая под колеса автомобилей. Вереницы двухэтажных автобусов напоминали гигантских ископаемых ящеров. Небо было ясным, заходящее солнце золотило на Найтсбридж красные кирпичные фасады, играло в прятки на парковых решетках, ласкало плечи прекрасных амазонок, гарцевавших по Роттен-Роу; Лондон с удовольствием плескался в солнечных лучах, прежде чем погрузиться в ночь. Я увидел вдали купол Альберт-холла, и у меня задрожали руки, через пять минут я буду на месте.
— Три шиллинга, сэр.
Это был тот самый дом, сомневаться не приходилось. Я сунул шоферу две полукроны и нажал на звонок.
Никакого ответа.
Я осмотрелся по сторонам. Нет, я не ошибся, это был действительно дом 49 по Глостер-Роуд, и я снова нажал на звонок третьего этажа. Правда, возле звонка не было дощечки с фамилией, но Роз жила на третьем этаже, в этом я был уверен, и на этаже была лишь одна квартира. Я позвонил еще раз.
Никакого ответа.
Роз куда-то ушла? Это исключалось: человек, у которого неделю назад был сердечный приступ, сидит дома. Не в состоянии мне открыть? Но ведь там есть сиделка. Умерла?..
Я затрезвонил что есть мочи, но по-прежнему никто не отзывался; тогда я стал поочередно звонить во все звонки, расположенные у входа.
На сей раз я добился результата. Окно первого этажа возле самой двери приоткрылось, и в нем показалась продолговатая лошадиная физиономия, увенчанная седыми космами.
— В чем дело? — зарычала эта милая женщина.
— Прошу прощения, мадам, — пробормотал я, — не могли бы вы мне сказать…
— Вы что, хотите поднять на ноги весь квартал? — завопила она, не давая мне закончить фразу. — Попробуйте только еще раз позвонить, я вызову полицию. Мне доверено следить здесь за тишиной и порядком. Это почтенный, уважаемый дом…
Она говорила на таком ужасающем «кокни», что я с великим трудом понимал ее.
— Прошу извинить меня, — снова начал я, стараясь сохранить хладнокровие. — Я ищу миссис Стивенс, но она как будто не отвечает…
— Миссис Стивенс? — переспросила мегера.
— Да, миссис Стивенс, которая живет на третьем этаже. Я ее зять и хотел бы…
Она злобно уставилась на меня.
— Что вы мне плетете? Нет здесь никакой миссис Стивенс. Хотела бы я знать, зачем вам понадобилось сочинять свои небылицы!..
Я даже растерялся. Я был измотан треволнениями последней недели, всеми своими страхами, усталостью после тяжелой дороги. Все вдруг поплыло перед моими глазами, и, чтобы не упасть, я ухватился за ручку двери.
— Не прикасайтесь к ручке, — завизжала старуха, — я только сегодня тут все начистила!
Великим усилием воли я взял себя в руки.
— Я ничего не сочиняю, мадам, — сказал я со всей твердостью, на какую был способен в эту минуту. — Могу присягнуть перед судом, что миссис Роз Стивенс — моя теща и, когда я в последний раз ее навещал, она жила на третьем этаже этого дома.