Современный шведский детектив
Шрифт:
— А она еще жива, эта пресловутая Пепита? — заинтересовалась Лиселотт. — Неужели это она там, на чужбине, выучила его так хорошо говорить по-шведски?
— Да, — ответил ей Еспер Экерюд. — Его вырастила бабушка. После ее смерти у него никого не осталось во всей Южной Америке. Поэтому он уехал оттуда сначала в Африку, а потом в Европу.
— Ты знаешь о его прошлом больше, чем я, — сказала Мирьям, не скрывая горечи.
— К сожалению, многого о нем мы так и не знаем, — признался Кристер. — Навсегда останется тайной, почему он приехал сюда именно теперь, где он провел пасху и виделся ли с Альбертой на второй день пасхи. Мы знаем одно: минута, когда он раскрыл перед вами секрет своего происхождения, оказалась для него роковой.
— Да, мы совсем запутались с этим наследством, и вмешательство Эдуарда действительно оказалось роковым, — сердито проворчал пастор. — А как он преподнес нам свой секрет! Он совершил непростительную глупость, выставив на всеобщее обозрение содержимое медальона Франциски да еще объяснив, как им пользоваться.
— Конечно, глупо было демонстрировать свой амулет людям, которых ты только что так разочаровал, — согласился комиссар Вийк.
— Войдите, Эрк, — позвал Андерс Лёвинг.
— А этот полицейский уже в форме, — презрительно сказала Мирьям. — Мы все задержаны по подозрению в убийстве?
Эрк Берггрен невозмутимо прошагал по персидскому ковру и занял пост у двери в сад.
Андерс Лёвинг мог бы ответить Мирьям, что не в его власти задерживать пастора, его жену, издательницу, журналиста и секретаршу по подозрению в одном и том же убийстве и что он даже не надеется скоро раскрыть это преступление или вынудить убийцу к признанию. Но принять меры предосторожности он обязан. Поэтому он и расставил полицейские посты в саду и в холле.
— Быть подозреваемым в убийстве! — сокрушался пастор. — Кому из нас была выгодна смерть бедняги Эдуарда?
— Над этим юристы еще поломают голову, — сказал шеф полиции Лёвинг. — Эдуард Амбрас имел право на половину наследства. Теперь он умер и наследников, скорей всего, не оставил. Будь он шведским подданным, его состояние поступило бы в государственный фонд. Этот фонд при исключительных обстоятельствах может отказаться от своего права на имущество, двойное завещание Альберты могло бы считаться таким исключительным обстоятельством. Но Эдуард — иностранный подданный, и тут вступает в силу закон его страны. Что вы на это скажете, Сванте?
Сванте Странд ответил, что по этому поводу его дед не сообщил ничего вразумительного.
— Как правило, такие дела годами переходят из одного ведомства в другое, — сказал младший из Страндов. — Боюсь, что в ближайшее время вы не получите ни денег, ни бюро, ни ковров из имущества Альберты.
— Годами! — безнадежно вздохнул Еспер. — Через несколько лет мне все уже будет безразлично.
— Ты слишком нетерпелив, — заметил Кристер. — И в то же время возмутительно инертен, совсем как твой дядя. Трудно допустить, чтобы убийство совершил кто-нибудь из вас.
— Что прикажете делать? Поблагодарить за комплимент? — спросил пастор Люнден.
— Нет, — медленно произнес комиссар. — Но вот женщины, эти три разочарованные дамы, по-моему, гораздо опаснее и подозрительнее, чем вы.
Девушка в розовом брючном костюме сидела совсем рядом с ним. Он заглянул в ее узкое худое лицо, в испуганные серо-голубые глаза.
— Полли! — начал он. — Только что такая счастливая, главным образом из-за дома, не из-за денег или страхового полиса, но из-за дома. И вдруг ты его теряешь. Он достается Эдуарду. — И добавил почти скороговоркой: — Ты его боялась, Полли. Ты внушила себе, что это он убил Альберту. Так или нет? Может, я ошибаюсь?
Комиссар перевел взгляд на Лиселотт Люнден. Она сидела на самом краешке мягкого дивана, и ее маленькие колючие глазки, не дрогнув, встретили его взгляд. Черное платье Лиселотт с вырезом каре напоминало платье Франциски Фабиан. Но без бархотки и медальона шея Лиселотт казалась слишком открытой.
— А ты ненавидела Эдуарда Амбраса, — сказал он. — И ненависть ваша была взаимной. Он оскорблял тебя, ты — его. Тебе была нестерпима мысль, что он должен получить половину мебели и других ценностей.
— Она хотела бы сама все заграбастать, — заметил Еспер. — У этой дамочки большие аппетиты.
Пастор снял очки и, щуря близорукие глаза, попытался защитить жену:
— Поймите, Лиселотт просто измучена, она устала от нашей бедности.
Лиселотт с ним не спорила. Напротив.
— Знали бы вы, что это такое, — горячо заговорила она. — Вечно каждая крона на счету. Наша усадьба — всеравно, что бездонная бочка. У меня ни пальто, ни приличных сапог. А эти вечные усмешки инженерских жен. Сил моих больше нет. Наших долгов Рудольф не платит, зато швыряет тысячи на миссионерское общество и роспись в нашей церкви. Иногда мне кажется, что скоро я просто сойду с ума.
Мирьям Экерюд была безжалостна:
— Дядя Рудольф выбрал себе неподходящую жену. Мне тоже не повезло, я по уши влюбилась в неподходящего типа. Наверно, это наша семейная черта.
Кристер Вийк перевел взгляд на молодую женщину в дорогом бархатном костюме.
— Да, твое отношение к Эдуарду Амбрасу дает пищу для размышлений. Несколько месяцев он тянул из тебя деньги, ты его одевала, обувала, предоставляла ему комнату и терпела его потребительское к тебе отношение. Когда именно ты обнаружила, что он тебе не подходит и что не стоит связывать с ним свою судьбу? Когда он сбежал от тебя в Норвегии?
— Нет, — ответила Мирьям. — Я поняла это только вчера, сидя вот на этом диване.
— Неужели ты приняла так близко к сердцу, что он не посвятил тебя в свою тайну?
За сестру ответил Еспер Экерюд:
— У Мирьям несносный характер, но в глубине души она очень верная и преданная. И такой же верности требует от других. Эдуард вел себя с нею бесчестно.
— Он предал меня, — страстно сказала Мирьям. — Я уже не могла бы ему верить.
Казалось, ее стальные нервы вот-вот сдадут. Она сжала губы и замолчала.