Современный венгерский детектив
Шрифт:
Вильму он приглашает сесть в трех шагах от его дивана. Чтобы она не подхватила грипп. Вильма красивая. Очень красивая. Одета она просто — в темно-синий школьный халат с ослепительно белым воротничком, под ним — зеленый пуловер. На ногах у нее черные сапожки из искусственной кожи, простые коричневые чулки. Она не оделась в траур. Поразительно красивая девушка, скорее даже, не столько красивая, сколько волнующая. Медово-русая. Цвета того меда, что дает липовое цветение. У нее короткая прическа. Большой рот с пухлыми губами. Огромные глаза. Отсюда они кажутся зелеными. Только не голубыми. Серыми или зелеными. При электрическом свете трудно определить. Да это и не имеет значения. В школьном халате она кажется грузноватой, но походка выдает ее стройный стан. Ростом она, пожалуй, с Апдриша. Он, конечно, еще не смыслит, что эта девушка хотя и ровесница ему, но уже взрослая женщина. А Андриш еще мальчишка. Возможно, это предвзятое мнение. Отцы не склонны замечать, как их сыновья становятся взрослыми.
Бела Келемен не может сказать Вильме, почему убили ее отца. Девушка явно не готова к разговору — у нее нет ясно сформулированных вопросов, она, должно быть, не знает, с чего начать. Вильма смущается. Келемен понимает ее. Под тяжестью обрушившейся на нее беды она оказалась без опоры. К матери она не может обратиться. А еще к кому? У ее друга Андриша есть отец, и не просто отец, а человек, который ищет убийцу ее отца. Вернее, мог бы искать, если бы не заболел. И все-таки ей надо с кем-то поговорить, вот она и пришла. Любимого человека у нее нет. Вполне логично, что она обратилась к нему, к Беле Келемену. Эти мысли, словно вспышкой, озарили его мозг впервые же минуты разговора.
— Возможно, его убили из-за денег, Вильма. Сорок две тысячи он взял из сберкассы. Кроме того, с ним была месячная зарплата. Пока мы еще ничего точно не знаем, по крайней мере, ничего стоящего.
— Да-
— Есть много мелких фактов, улик, следов, предположений, но все они еще не приведены в систему
— Да.
Они долго молчат. Келемен знает, что он должен говорить. Но он тоже испытывает замешательство. О чем говорить?
— Я не могу вас утешить, Вильма,— произносит он, наконец.— Вы и сами это понимаете. Если бы я умер, Андриша тоже никто не смог бы утешить. В таких случаях слова ничего не значат.
— Я понимаю. Меня и не надо утешать. Я не затем пришла. Я пришла, чтобы спросить, могу ли я чем-либо помочь вам. Мне хотелось бы знать, кто убил отца и за
что. И хорошо бы найти те деньги. Мы в них очень нуждаемся.
— Конечно, вы можете помочь. Вы уже давали показания?
— Да. Только это совсем не то. Вы же знаете. Одно дело, когда говоришь с отцом Андриша, а другое — когда в милиции.
Он хотел было что-то сказать, но в последнее мгновение передумал. Он, конечно, должен объяснить этой девушке, что милиции нужно верить и так далее. Но сейчас нельзя. То, что она верит человеку, надо ценить. Надо радоваться этому. И он рад. И немного огорчен, потому что в словах Вильмы прозвучала и критика. Ну, ладно.
— Спасибо, Вильма. Можно спрашивать?
— Спрашивайте.
— Кто такая Эдит?
— Какая Эдит?
— Ваш отец был знаком с женщиной или девушкой по имени Эдит. Вы знаете ее?
— У нас в классе две Эдит — Эдит Везер и Эдит Ковач. Отец знал обеих. Эдит Ковач он зная, пожалуй, лучше, потому что она чаще бывала у нас.
— И…
— Простите, что я вас перебиваю. Он знал еще Эдит Чаус.
— Кто это — Эдит Чаус?
— Чаусы долго жили на нашем этаже — Эдит и ее дядя. Потом дядя умер, а Эдит продала квартиру и сняла где-то комнату. Отец был хорошо с ней знаком.
— Был ли отец с кем-нибудь из этих трех Эдит в близких отношениях?
— Не знаю. Точно не могу сказать. Возможно, с Эдит Ковач. Однажды прошлым летом мы с отцом ходили в бассейн «Сечени» и там встретились с девочками и мальчиками из нашей школы. Ковач тоже была с ними. Потом я узнала, что она два или три раза приходила к нам, когда меня не было дома.
— А ваша мать? Она была дома?
— Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома — ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.
— Ваша мать работает поваром?
— Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой — мама всегда приносит еду домой.
— Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду — между собой?
— Что вы! Плохо — не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.
— Значит, если я вас правильно понял, у вашего отца были какие-то связи с женщинами.
— Конечно. Только об этом не принято говорить. Отец был очень хороший человек. И молодой. Ему было сорок пять лет. Я говорю про это только вам. Я не хочу, чтобы о таких вещах знали все.
— На допросе вы не говорили об этом?
— Меня об этом не спрашивали. Маму спрашивали.
— Послушайте, Вильма, вы умная, взрослая девушка. Давайте говорить откровенно.
— А я и говорю откровенно.
— Вот и хорошо. Допускаете ли вы, что между вашим отцом и Эдит Ковач были близкие отношения?
— Отец никогда не признавался в этом. Но это не исключается.
— А девушка? Не говорила она что-либо такое, что могло бы подтвердить ваше предположение?
— Один раз говорила. Дня через два после того, как мы были в бассейне, она подошла ко мне в коридоре.и сказала: «Классный у тебя папаша, Вильма».
— Как вы узнали, что она приходила к вам, когда вас не было, дома?
— Отец сказал мне как-то: «Была Ковач, тебя искала».
— И вы не спросили, зачем она приходила?
— Нет. Она бы сама сказала, если бы хотела.
— Но она не сказала?
— Нет.
«Хитрит. А может, и не хитрит. Только каждое слово приходится вытягивать из нее клещами. Почему? Стыдится? Стыдно рассказывать о любовных делах отца? Или что-то мешает? Возможно, и так. — Это не исключено. Что-то здесь не вяжется. Что же?»
— А вы, Вильма? Вы дружили с мальчиками? Ведь вы красивая!
— Нет, не дружила. И, пожалуйста, не говорите мне комплименты. Я знаю, какая я есть.
— Ни с кем? И никогда?
— Нет.
— Не понимаю. Почему?
— Очень просто. С одним мне хотелось дружить, но из этого ничего не вышло.
— Обманул?
— Допустим.
— Одноклассник?
— Что вы!
— Вам не хочется о нем говорить?
— Пожалуй… Не очень. И все же я говорю. Хотя это вряд ли относится к делу.