Совсем другая сторона
Шрифт:
Похоже, мне придется теперь заниматься всем. Самое страшное, что я не представляла себе, как я буду все это делать?
— Деньги еще остались, — сказал Хаарт. — Они их не нашли. Да и зачем они им, эти деньги…
Свечи почти догорели, и комнату опять заполнил неяркий желтый свет газового фонаря. В полном молчании я убрала со стола. Нужно было как-то налаживать эту жизнь, какой бы она ни была. Больше у меня ничего не оставалось.
— Пойдем, — сказала я. — Я помогу тебе лечь.
11.
Облака над лесом,
Ему очень скоро пришлось убедиться, что это не так — что безопасность — понятие весьма относительное. Это был обычный дежурный полет, и он не ожидал никакого подвоха, как вдруг пространство перед ним расколола ветвистая пурпурная молния. Он почувствовал резкую боль — боль внезапного удара. Воздух, который до сих пор послушно расступался перед ним, точно теплая вода перед пловцом, внезапно стал жестким и недружелюбным; тело свело судорогой и он начал терять высоту. Он вынырнул из одной мутной и непрозрачной тьмы в другую — ту, что расстилалась пониже, под облаками, и попытался выровняться, хватая воздух ртом. Уже через несколько минут он понял, что это ему не удастся. Нужно было спуститься и переждать, пока восстановятся силы и пройдет мышечная боль после внезапного электрического удара. Равнина перед ним была темной и пустой, лишь вдали, на самом краешке тьмы, которая накрывала его со всех сторон, точно сдвинутые ладони, горел один-единственный огонь. И он направился туда.
Он не рассчитывал на какое-нибудь особенное внимание, но знал, что ему предложат поесть и передохнуть, и освободят место у очага — здешний народ никогда ничему не удивляется и не задает вопросов.
Они примут его, как и любого другого человека — или не человека, — который ищет убежища глухой ночью.
Он рассчитал так, что опустится как можно ближе к дому, но так, чтобы можно было подойти к нему пешком — опять же, скорее просто по привычке соблюдать осторожность, чем по необходимости, но боги сегодня были не на его стороне — спокойно спуститься ему тоже не удалось — его провезло по земле какое-то время, прежде, чем он смог сбросить скорость, а потом швырнуло с такой силой, что он на минуту-другую потерял сознание. Когда он пришел в себя, то чувствовал себя еще хуже, чем раньше — в рот набилась земля, ладони жгло огнем и была еще какая-то боль, он так и разобрал, какая, пока не попытался встать и не понял, что это ему не удается.
Он вывихнул ногу.
Некоторое время он лежал неподвижно, ожидая, пока стихнет пульсирующая в ступне боль, потом опять попытался встать. На этот раз у него получилось — нога быстро опухала и по-прежнему болела, но он, по крайней мере, мог становиться на нее. Поблизости не было ни одной надежной опоры — одна лишь трава, которая смягчила падение, но сейчас отнюдь не помогала передвигаться. Прихрамывая, он двинулся в направлении света — сейчас, с земли, он не мог различить ни отблеска, но направление он сверху запомнил. Если меня, по крайней мере, не развернуло при ударе о землю — подумал он.
Если бы с ногой было все в порядке, он дошел бы за полчаса — а так путь занял у него часа два. Наконец, он очутился на вершине пологого холма и чуть не уперся в массивные запертые ворота. Он провел ладонью по стене и пальцы наткнулись на гладкую прохладу медной дощечки, на молоток, висевший рядом на цепочке. Если уж проситься на ночлег, подумал он, то как положено достойному путнику. И он несколько раз ударил молотком по гулкому металлу. Раздался звон — не слишком громкий, но достаточный, чтобы его услышали в доме. Никто не отозвался. Он немного подождал, потом ударил еще раз. Кто-то спускался с крыльца, отблеск света следовал рядом, повторяя каждое движение несущего фонарь человека.
Никакого вопроса задано не было — здесь это не принято, во всяком случае, было не принято, пока всех не напугали банды с той стороны — он слышал, как сняли засов, как кто-то нажал изнутри на створки ворот и они медленно распахнулись.
Ему опять не повезло.
Женщина была явно с той стороны.
Это было видно по тому, как она стояла, придерживая рукой круглый фонарь в плетеной сетке, по тому, как медленно оглядывала его с головы до ног, и даже по выражению ее лица — оно было не спокойным, не равнодушным, как он тут привык видеть, — просто бледным и испуганным.
Если уж начинается полоса невезения, подумал он, она так и будет тянуться, пока чем-нибудь ее не перебить, — и приготовился к дальнейшим неприятностям. Он увидел себя ее глазами — зрелище было явно не слишком успокаивающим — грязного, с разбитой мордой, затянутого в какую-то непонятную одежду. У него не было оружия — может быть, это хоть немного ее успокоит.
— Не смотри на меня так, — сказал он и попытался улыбнуться ей самой обаятельной своей улыбкой, — я упал с лошади, вот и все. И, кажется, сломал ногу.
— Это маловероятно, — сухо отозвалась она, — иначе вы бы сюда не дошли.
— Ну, во всяком случае, я ее здорово потянул.
Она вновь оглядела его. Что-то такое было в этом взгляде… Он невольно поежился. Но она посторонилась, пропуская его. Только тут он увидел, что в другой руке она держит пистолет. Она смотрела ему в спину. Нога опухла и болела все сильнее — он едва мог на нее ступать.
— А где лошадь? — раздался за спиной голос женщины.
— Убежала. Ее что-то напугало. Не знаю, что это было.
Она не ответила. Он обернулся. Она положила фонарь на землю и задвигала засов на воротах. Пистолет она так и не убрала.
— Я могу пройти в дом? — спросил он мягко.
Она молча кивнула, подняла фонарь и пошла за ним. При этом у него все время сохранялось неприятное ощущение, что дуло пистолета смотрит ему в спину.
По лестнице ему пришлось подниматься, схватившись за перила — чувствовать дерево под руками было приятно — оно было такое гладкое и словно хранило дневное тепло.