Союз нерушимый
Шрифт:
– Вы невоздержанны в сексуальной жизни? Алкоголик?
– Да, а у вас нет чувства такта, - рыкнул я.
– И если мы закончили с перечислением недостатков, то послушайте...
– очередная бесплодная попытка сказать главное.
– А почему тогда сперму не хотите сдавать?
– Не хочу, - я рассмеялся, поняв, что мы с "дояркой" практически воспроизвели сцену из "Собачьего сердца".
Её лицо покраснело, но женщина сразу же взяла себя в руки. Похвальное качество, что ни говори.
– Тогда подпишите, что отказываетесь! Но предупреждаю,
– Ага, - смех выправил мне настроение, и кричать расхотелось.
– Хоть по линии спортлото. Не буду я ничего подписывать. До свидания.
– Как это не будете? Что значит, не будете? Вы сдаёте?!
Похоже, меня решили взять измором. Я бы закрыл дверь, если смог, но толкать женщину мне не позволяло воспитание.
– Нет, не сдаю.
– Тогда подпишите!
– голограмма, показалось, стала ярче.
– Так, - я закрыл глаза, шумно вдохнул воздух, в котором витал запах сублимированного кофе и недокуренной сигареты. Сосчитал до трёх. Потом до пяти.
– Вижу, вы тут впервые. Решили план перевыполнить, да? Как ваше имя и фамилия?!
– резко рявкнул я.
– Как зовут вашего начальника?! Кому пожаловаться на вашу работу?!
– А какое вам дело?
– тут же начала защищаться "доярка".
– Нет, ну нормально? Сдавать отказывается и ещё жаловаться будет?
– Жаловаться?!
– я повышал голос всё сильнее. Гулять так гулять. Если человек испортил настроение, то нет совершенно никаких причин сдерживаться. Я считал, что в таких случаях нужно платить той же монетой и портить настроение в ответ. Голограмма маршрутного листа исчезла, появилась новая, красная, мерцающая - моё удостоверение.
– Майор Иванов, госбезопасность! А у вас, милочка, большие проблемы!
Женщина побледнела, словно мукой посыпали. Даже, кажется, в размерах уменьшилась, словно кто-то открыл клапан, и из неё начал выходить воздух.
– Если бы вы не были так заняты, хамя мне, то услышали бы, что я клон-репликант! А если вас там, в Департаменте, дубоголовых и набранных по объявлению хоть чему-то учат, то вы должны были знать, что реплики стерильны!
– я говорил, искренне наслаждаясь моментом маленького триумфа.
– Проблемы по линии партии?! А какие проблемы у вас будут, если я в понедельник запрошу у вашего начальства...
– перед глазами внезапно возникла картинка входящего вызова. Палыч. Настроение тут же упало ниже уровня моря. Начальство, чёрт бы его побрал, никогда не звонит с хорошими новостями.
– Так!
– я прервался на полуслове.
– Брысь отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!
Доярка исчезла - мгновенно и бесшумно, как будто на атомы разлетелась вместе со своим чёртовым бидоном. Дверь закрылась. Я вернулся на кухню, где невозмутимый Манька гремел сухим кормом.
– Слушаю.
– Чего так долго?
– буркнул начальник. Красные глаза, взъерошенный - похоже, не спал всю ночь. Плохой знак. Очень плохой.
– Да "доярка" привязалась, еле отшил. Ударница.
– М-м...
– промычал шеф неопределённо.
– Одевайся и давай в отдел.
Отлично. Самые плохие ожидания оправдались.
– Вьюнов?
– Он, родимый.
– Дай угадаю, он не убивал Золотарёва?
– Я что, тебе индивидуально всё рассказать должен?!
– рявкнул Палыч, но я даже не обратил внимания. Это можно простить, учитывая то, что ему пришлось не спать всю ночь и держать оборону от перепуганных депутатов, требовавших "вотпрямщас" ввести войска и допросить всех москвичей.
– Понял. Выезжаю.
Палыч отключился, а я докурил сигарету и допил успевший остыть кофе, растягивая последние минуты удовольствия. Начинался новый день, не суливший ничего, кроме новой безумной гонки.
3.
– Да-а, - протянул я, когда увидел труп Вьюнова, лежавший на сверкающей металлической каталке. Проблема была в голове, верней в том, что её верхняя половина отсутствовала. Выше нижней челюсти ничего не было, да и сама она с частью шеи представляла собой кусок угля.
– Он ведь был там, - посмотрел я на отчёт патологоанатома.
– Я имею в виду в гостинице, - радиоактивность тела указывала на это очень недвусмысленно. Армейские ботинки с заражённой пылью и чёрная одежда, найденные в квартире, - тоже. Маску не нашли, но её можно было выбросить по дороге или банально потерять.
– Да, это совершенно точно, - сказал стоявший рядом со мной судмедэксперт Филипп Глебыч. Маленький, с серенькими усами и огромными залысинами, в огромных старомодных очках с толстыми линзами и роговой оправой. Они вкупе с немигающим взглядом и манерой говорить - тихо, нудно - делали его похожим на серийного убийцу.
– Судя по всему, наш стрелок - он.
– А вот выводы за меня не делай, - недовольно проворчал я, задумчиво глядя на тело.
– Кто знает, может быть, всё это - просто совпадения. А ты меня с толку собьёшь.
Глебыч пожал плечами:
– Как угодно.
Видимо, он обиделся.
Первым делом после приезда на Лубянку Палыч вызвал меня в свой кабинет и жестоко надругался, но, скорей, не по злобе душевной, а просто из любви к искусству. Из словесного потока, почти полностью состоявшего из эпитетов, удалось уловить, что единственный подозреваемый отдал концы, отчего святому человеку, не щадящему живота своего на ниве борьбы с преступными элементами, устроили разнос люди столь высоко сидящие, что мне даже представить сложно.
– Этой ночью я познал такие виды любви, которые тебе и не снились, - сказал он и подытожил: - Если не хочешь, чтобы я и тебя научил, дай мне результат, который можно предоставить этим ссыкунам из Совета.
– А ты не думал, что это какие-то разборки ведомств и нам лезть не стоит?
– такое, к сожалению, тоже случалось.
– Думал, - кивнул начальник.
– Но это не отменяет того, что у нас один мёртвый депутат и двести сорок девять живых, которые меня терзают, как демоны в аду.