Создания смерти, создания тьмы
Шрифт:
— Он умер до убийств?
— Да, за пять или шесть лет до этого. Он распорядился, чтобы процент с его трастовых вложений бессрочно распределялся среди определенных благотворительных учреждений. С тех пор число таких учреждений, получающих пожертвования, значительно возросло. Я с небольшим комитетом курирую деятельность траста, поэтому знаю об этом.
— А его дочь и сын — он их обеспечил?
— Да, и очень неплохо, насколько мне известно.
— Что стало с их деньгами и собственностью после их смерти?
— Администрация штата собиралась перевести собственность и капитал в пользование штата, но мы выступили в интересах горожан, и в результате достигнутого
— Значит все, что получил город, и хорошее и плохое, стало следствием четырех детских смертей, — заключил я. — Не могли бы вы рассказать мне что-либо еще о Аделейд Модин и ее брате Уильяме?
— Все давно в прошлом, я же сказал, — губы Хайамза слегка дрогнули... — И мне бы не хотелось в него углубляться. Я знаю Модин постольку поскольку. Это было состоятельное семейство, и брат с сестрой посещали частную школу. Мы очень мало общались.
— А ваш отец знал эту семью?
— Мой отец принимал и Уильяма и Аделейд. Помню один любопытный факт, но он едва ли окажется вам полезен. Аделейд — одна из близнецов. Ее брат-близнец умер в утробе матери, и вскоре после родов мать умерла от осложнений. Смерть этой женщины поразила внезапностью. Она была очень крепкой физически и властной. Мой отец полагал, что она всех нас переживет, — он пригубил стакан, и взгляд его стал острее. — Мистер Паркер, вы знаете что-либо о жизни гиен?
— Крайне мало, — признался я.
Так вот, у пятнистых гиен часто рождаются двойни. Щенки к моменту появления на свет очень хорошо развиты: у них имеется волосяной покров и острые резцы. И практически всегда один из щенков-близнецов нападает на другого, иногда это происходит еще в утробе. Чаще всего второй близнец в результате погибает. Обычно победителем выходит женская особь, и если она произошла от доминантной самки, то и сама начинает главенствовать в стае. Это матриархальная культура. У зародышей женских особей пятнистых гиен уровень тестостерона выше, чем у взрослых самцов, и еще в утробе самки имеют характеристики самцов. Даже во взрослом состоянии животных бывает сложно различить.
Он поставил стакан на стол.
— Мой отец был страстным натуралистом-любителем. Его всегда привлекала жизнь животного мира. И, как мне кажется, ему было интересно находить соответствия мира людей и животных.
— И у Аделейд Модин он замечал такое соответствие?
— Возможно, в какой-то степени. Он был не в восторге от нее.
— А в период смерти брата и сестры Модин вы были здесь?
— Я вернулся в Хейвен вечером накануне того дня, когда было найдено тело Аделейд Модин, и присутствовал при вскрытии. Называю это чудовищным любопытством. А сейчас прошу меня извинить, мистер Паркер, мне нечего больше вам рассказать, и меня ждет работа.
Он прошел со мной до выхода и открыл сетчатую дверь, выпуская меня.
— А вы, мистер Хайамз, не очень стремились помочь мне в поисках Кэтрин Деметр.
Он тяжело вздохнул.
— Кто направил вас ко мне, мистер Паркер?
— Ваше имя упомянул Элвин Мартин.
— Мистер Мартин достойно, ответственно служит городу, но он недавно в этих краях, — сказал Хайамз. — Я единственный юрист в городе, мистер Паркер. И в разное время порог моей конторы переступали все жители этого
— Понятно, но скажите мне еще одну вещь, мистер Хайамз.
— Слушаю вас, — усталым голосом проговорил он.
— На этой улице живет и шериф Грейнджер?
— Да, шериф Грейнджер — мой сосед справа. Кстати, на мой дом ни разу не покушались грабители. Несомненно, сыграло роль наше с шерифом соседство. До свидания.
Стоя за сетчатой дверью, он наблюдал, как я сел в машину и уехал. В доме шерифа свет не горел, и двор был пуст, как я успел заметить, проезжая мимо. На обратном пути меня застал дождь. Сначала по ветровому стеклу застучали редкие капли, но при въезде в город он встретил меня сплошной стеной. Сквозь мутную пелену дождя тускло просвечивали огни мотеля. На пороге стоял Руди Фрай, вглядываясь в лес и густеющую за ним темноту.
К тому времени, когда я поставил на стоянку машину и вошел в дом, Фрай уже вернулся за свой стол.
— А как еще развлекается местная публика, помимо того, что старается выжить других из города? — поинтересовался я у него.
Фрай скривился, пробиваясь сквозь мой сарказм к смыслу вопроса.
— Не очень-то здесь много развлечений, кроме бара, — признал он.
— Я пробовал. Оно мне как-то не очень понравилось.
Он призадумался. Я ждал комментариев, но не дождался.
— Милях в двадцати отсюда в Дори есть ресторан. Называется «Милано». Он итальянский, — Руди так исковеркал название, что не оставалось сомнений в его более чем прохладном отношении к любой итальянской пище, кроме той, что в коробках с капающим из дырочек жиром. — Сам я там никогда не ем, — он с презрением фыркнул, подчеркивая свое недоверие ко всему, что связано с Европой.
Я поднялся к себе, принял душ и переоделся. Меня удручала неослабевающая враждебность Хейвена. Если Руди где-то не нравилось, не исключено, что в этом «где-то» мне как раз и захочется побывать.
Дори едва ли превышал размерами Хейвен, да и то совсем незначительно, но там имелись книжный магазин и пара ресторанов, так что этот городок можно было назвать своего рода оазисом культуры. В книжном магазине я приобрел дешевенькое издание «Виват» Э.Э. Каммингса, после чего отправился в «Милано» заправиться.
Столы в итальянском ресторане покрывали скатерти в красную клетку, а свечи вставлялись в миниатюрные копии Колизея. Здесь пустовали считанные места и блюда выглядели очень аппетитно.
Худощавый метрдотель в красном галстуке-бабочке поспешил проводить меня к столику в углу. В ожидании меню я раскрыл сборник Каммингса, и взгляд мой упал на стихотворение «Там, где я никогда не был», — оно завораживало мелодикой стиха и щекотало нервы легким оттенком эротики...
До нашего знакомства Сьюзен никогда не читала Каммингса, и, когда мы только начали с ней встречаться, я посылал ей копии его стихотворений. В моем ухаживании за Сьюзен стихи Каммингса играли не последнюю, если не главную, роль. Мне кажется, я даже вставил их в свое первое письмо к ней. Оглядываясь назад, могу сказать, что это любовное письмо имело сходство с молитвой, молитвой о том, что Время окажется к ней милостивым, потому что она такая красавица.