Шрифт:
Часть I
Глава 1
Некоторые жители Вольфхайма до сих пор уверяют, что сначала услышали плач троих младенцев с заднего сиденья машины и только потом шум мотора такси, въезжавшего в деревню. Когда такси остановилось перед старым домом доктора на Наполеонштрассе, 1, женщины перестали мести тротуар, мужчины вышли из кафе «Терминус» прямо со стаканами, девочки, игравшие в классики, замерли, а долговязый Мейкерс дал обвести себя глухому от рождения Гюнтеру Веберу, который и забил гол сыну булочника Сеппе, тоже засмотревшемуся
Из машины вышел человек, и все сразу же обратили внимание на его огненно-рыжие волосы и бороду.
Набожная Бернадетта Либкнехт торопливо перекрестилась, а несколькими домами дальше старенькая Жюльетта Блеро закрыла рукой рот и прошептала:
— Боже мой, вылитый отец.
О возвращении доктора Хоппе жители маленькой бельгийской деревушки, расположенной недалеко от пересечения границ трех стран и зажатой между нидерландским Фаалсом и немецким Ахеном, узнали три месяца назад. Тощий служащий конторы нотариуса Ренара из Эйпена, снимая висевшую перед заброшенным домом пожелтевшую табличку с надписью «Сдается», рассказал жившей напротив Ирме Нюссбаум, что герр доктор собирается вернуться в Вольфхайм. Дальнейшими подробностями он не располагал, не мог даже назвать даты приезда.
Для жителей деревушки было загадкой, почему Виктор Хоппе возвращается в Вольфхайм после двадцати лет отсутствия. Последнее, что о нем слышали: он работает в Бонне врачом, но и этой информации было уже несколько лет. Его приезду в деревню придумывали разные объяснения. Одни считали, что он потерял работу, другие приписывали его возвращение большим долгам, Флорент Кёйнинг с Альбертштрассе считал, что Виктор Хоппе приехал только для того, чтобы привести свой дом в порядок и потом продать его, а Ирма Нюссбаум предполагала, что доктор, возможно, завел семью и хотел сбежать от городской суеты. Таким образом, она оказалась ближе всех к правде, хотя впоследствии охотно признавала, что и для нее стало шоком, когда доктор Хоппе оказался отцом уродливых тройняшек, которым к тому же было всего две недели от роду.
Это неприятное открытие в первый же день сделал Длинный Мейкерс. Когда водитель такси вышел помочь Виктору Хоппе открыть заржавевшие ворота, Мейкерс, привлеченный непрекращающимся плачем, подкрался к машине и заглянул внутрь. То, что он увидел на заднем сиденье, потрясло его до такой степени, что он хлопнулся в обморок, не сходя с места, и сразу же стал первым пациентом доктора Хоппе, который несколькими пощечинами привел тщедушного парня в сознание. Длинный Мейкерс заморгал и открыл глаза, потом перевел взгляд с доктора на машину, вскочил на ноги и, не оглядываясь, бросился к приятелям. Все еще пошатываясь, он оперся одной рукой о широкие плечи своего одноклассника Роберта Шевалье — они оба учились в четвертом классе, — а другую руку положил на плечо Юлиуса Розенбоома, который был на три года моложе и на две головы ниже него.
— Ну, и что ты там увидел, длинный? — спросил его сын булочника Сеппе, который стоял наискосок от своих товарищей с кожаным футбольным мячом под мышкой и говорил, повернув голову к глухому Гюнтеру Веберу, чтобы тот мог читать по губам.
— Они… — начал Длинный Мейкерс, но продолжить не смог и снова побледнел.
— Не придуривайся, — сказал Роберт Шевалье и толкнул Мейкерса плечом. — Что за «они»? Там что, несколько детей?
—
— Тви де-во-фки? — спросил Гюнтер с сальной ухмылкой, увидев три поднятых пальца.
— Этого я не разобрал, — сказал Длинный Мейкерс. — Но вот что я точно видел, — он наклонился, бросил взгляд в ту сторону, где доктор Хоппе и водитель такси открывали двустворчатые ворота, и поманил своих товарищей поближе. — У них головы… — начал он медленно, — головы расколоты! — И, вытянув правую руку, быстро провел линию ото лба вдоль носа к подбородку. — Хрясь!
Гюнтер и Сеппе в ужасе на шаг отступили, а Роберт и Юлиус продолжали смотреть на узкую голову Длинного Мейкерса, как будто она тоже могла в любую минуту расколоться пополам.
— Клянусь. Прямо до горла все видно. И даже — честное слово! — мозги выглядывают.
— Фто? — не понял Гюнтер.
— Мо-зги, — повторил Длинный Мейкерс и постучал пальцем по лбу глухого Гюнтера.
— Фу-у, — вырвалось у того.
— И как они выглядят? — спросил Роберт.
— Как грецкий орех. Только намного больше. И скользкие.
— Жуть, — пробормотал Юлиус, почувствовав, как мурашки пробежали у него по коже.
— Если бы окно было открыто, — лихо продолжил Мейкерс и вытянул вперед руку, — я бы мог вот так их схватить.
Мальчишки, раскрыв рты, следили за его рукой, которая прямо у них на глазах превращалась в когтистую лапу. Но тут же прежняя рука показала на что-то, и взгляды мальчиков переместились на такси, все еще стоящее метрах в тридцати. Виктор Хоппе как раз открывал заднюю дверцу. Доктор наполовину исчез в машине и через мгновенье вновь появился с большой темно-синей дорожной колыбелькой, из которой все еще доносился непрерывный плач. Держа колыбельку за ручки, он прошел в дом по садовой дорожке. За ним по пятам следовал водитель такси, волочивший два больших чемодана. Минуты через три, в то время как на площади и вокруг нее продолжали жужжать голоса, водитель вышел из дома, закрыл за собой дверь и с явным облегчением поспешил к машине, чтобы поскорее уехать.
В тот же день Жак Мейкерс ораторствовал в кафе «Терминус» — он подробно описывал, что видел его сын, и не боялся при этом лишний раз что-нибудь приукрасить. Пожилые обитатели деревни обратились в слух и даже припомнили, что у самого Виктора Хоппе не все в порядке было с лицом.
— Заячья губа, — пояснил Отто Лельё.
— Как у его отца, — добавил Эрнст Либкнехт. — Да они с отцом похожи друг на друга как две капли воды.
— Из ржавого крана, — засмеялся Вилфред Нюссбаум. — Ты видел, какие у него волосы? А борода? Рыжая, как…
— Как волосы у дьявола! — вдруг воскликнул слепой на один глаз Йозеф Циммерман, после чего в кафе стало очень тихо.
Все взгляды устремились на старика, который предупреждающе поднял палец и снова провозгласил своим полупьяным голосом:
— И он привез с собой ангелов мести! Разуйте глаза, они не упустят свой шанс!
Его слова как будто высвободили что-то, потому что сразу закипели страсти и все стали рассказывать истории, которые выставляли доктора в самом неприглядном свете. У каждого из присутствующих было что рассказать о докторе или его родителях, и чем дальше дело шло к ночи, тем больше говорили о том, что знали только понаслышке, но никто не подвергал эти рассказы сомнению.