Созерцатель скал
Шрифт:
Не удивительно! Старик ни разу в жизни не умывался, как и все его сородичи. Об употреблении мыла он не имел понятия. В довершение всего он бежал с Ольхона в зимнем костюме и теперь, несмотря на жару, щеголял в куртке и штанах, сшитых из овчины и надетых шерстью внутрь прямо на голое тело, как обычно носят буряты.
Майдер и ходил как-то особенно: важно, медленно и степенно. Так же медленны были его жесты и все движения. Правую руку он держал как-то особо объясняя это тем, что по одному обету он не должен совершать ею даже враждебных жестов. Говорил он тоже не торопясь.
Старик не упускал дня, чтобы не привязать где-нибудь в лесу с благочестивой церемонией к священной березке «зухале» какую-нибудь цветную тряпочку или клок лошадиной гривы, и то и дело бормотал свое таинственное: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом! Ом-ма-ни-бад-ме-хом!» – и притворялся глухим.
На другой же день Попрядухин чуть не избил его. Дело вышло вот из-за чего. Они раскладывали костер.
– Майдер, тащи сучьев! – приказал Попрядухин. – Да скорей, пока костер не погас!
Бурят важно, не торопясь, поднялся и медленно, еле шевеля ногами, направился к лесу.
– Да прибавь на градус! Слышишь, черт! Боишься, что ноги отвалятся? Гаснет, ей-богу, гаснет!
Попрядухин из себя выходил, а бурят невозмутимо медленно, точно на прогулке, двигался к лесу.
– Да болен, что ли, ты, оглашенный? Или оглох, черт возьми! – заорал вдруг по-бурятски Попрядухин, вскакивая и выпуская целый залп отменных бурятских «выражений».
Бурят тихо обернулся, невозмутимым тоном что-то пробормотал и продолжал свое медленное шествие.
– Тьфу! Слышите? – хлестнул себя по бедрам Попрядухин. – Опять обет! По нему он не должен ускорять шаг и делать торопливых движений. А нет у тебя обета отравлять жизнь всем ближним и делать все им назло? Говори, сколько у тебя еще обетов в запасе? – яростно набросился он на возвращавшегося с ветвями бурята.
– Один, – спокойно сказал тот, кладя хворост.
– Слава богу, что не десять! Какой?
– Никогда не торопиться с ответом. Вообще ни в чем не спешить.
– Один стоит десяти, – плюнул Попрядухин. – Подобрали сокровище. На Байкале не нашли лучше, – бормотал он, сыпля проклятия по-русски и по-бурятски. – Проводник с тремя обетами! Тьфу! Глупость! Черт его возьми!
– На языке раздраженного человека это называется глупость, а на языке созерцателя дел и дум – это мудрость, – наставительно ответил бурят.
– Видал? – хохотали ребята над удивленным Попрядухиным. – Съел гриб? Наш Майдер – истинный восточный философ.
XVIII. «Писаницы»-скалы
Майдер прекрасно знал лесную глушь и речонки, впадающие с севера в Байкал, и много ускорял путешествие. За доброе дело, совершенное путниками, они были вознаграждены.
Только Попрядухина раздражала религиозность бурята.
Он не пропускал ни одного «священного» предмета. Видя такое место, бурят приходил в молитвенное настроение и начинал без конца бормотать свое: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом!»
– Залопотал, индюк! – сердился Попрядухин. – Теперь опять, покуда не кончит, никакого толку от него не добьешься! Эй, тала, будет! Кш! Кш! – махал он на бурята руками.
Ребята хохотали, а Майдер невозмутимо смотрел на старика, продолжая свое бормотание.
– Удивительно, сколько времени у него уходит на все это! – воскликнул Тошка.
– Да еще три обета, – улыбнулся профессор.
Однажды жарким днем, когда несносно палило солнце, бурят – неожиданно остановился и начал разжигать костер.
– Чего это он? – удивился профессор. – Отабориться еще рано.
Попрядухин перекинулся несколькими словами с бурятом и безнадежно махнул рукой.
– Важное для него место в горах будет.
– Жертвоприношение?
– Да.
Место было в своем роде замечательное. Они находились в огромном диком ущелье, по дну его с глухим шумом неслась горная речка. Вдали стояли дикие снежные вершины. Берега состояли из причудливых известковых утесов, принимающих иногда самые странные формы. Они-то и были предметом поклонения.
Покуда они рассматривали утесы, он сварил чай, саламат [25] . Потом поставил зухале, привязав к ней клочок лошадиной гривы. Затем маслом брызнул вокруг нее. Поклонился три раза на восток, потом еще много раз во все стороны, бормоча: «Ом-ма-ни-бад-ме-хом!» Потом брызнул пять раз маслом на огонь. Повторив ту же церемонию с чаем, выпил остатки и тогда только направился к утесам.
А вблизи они действительно возбудили необыкновенный интерес. Это, оказывается, были утесы причудливых очертаний. Один из них весь покрыт древними загадочными знаками.
25
Саламат – мука, прокипяченная в сметане.
– Это ценнейшая находка! – воскликнул взволнованно профессор. – Это «писаницы» [26] . Возможно, еще и не известные нашим археологам.
Ребята с напряженным вниманием разглядывали случайно уцелевшую в глухих дебрях Байкала страницу неведомой исторической книги, написанную народом, исчезнувшим много эпох назад с лица земли. Кто был он? Что хотел сказать он своим потомкам, в века, этими таинственными знаками? Это волнение, возбуждаемое тайной далекого прошлого, вылилось у бурята в религиозные формы, у вузовцев – в напряженное старание ума понять загадку. Но среди них не было археолога, который бы мог пролить хоть какой-нибудь свет на эти надписи. На белой известковой кристаллической стене утеса красной краской были нарисованы фигуры формы миндалины, поставленной на острый конец. В верхней трети поперек их проходила горизонтальная черта. В середине каждой фигуры стояли точки.
26
«Писаницы». – На территории Забайкалья, на Ангаре, на прибрежных скалах озера Байкал, уже в XIX в. было обнаружено много скал «писанцев», рисунки на которых были сделаны рукой человека. Время выполнения рисунков различное, начиная с времен палеолита и вплоть до XVII в. включительно, то есть захватывает до 10 тысяч лет.
– Удивительно, как долго могла сохраниться краска?
– Она очень глубоко проникла в известняк. Как установлено, такие краски на «писаницах» представляют собой соединение железной соли с каким-то жиром.
– А здесь еще! Смотрите!
– Да.
На другой скале надписи занимали большую площадь – метров шесть в длину и около четырех в ширину. Часть надписей изгрызло время и смыли бури. Это были фигуры величиной до пятидесяти сантиметров: изображения людей, из которых часть стреляла из лука в животных, птиц, похожих на лебедей, оленей.