Сожженная Москва
Шрифт:
— Давайте им, что потребуют, — сказала Аврора.
— Но как же вы поедете туда? Ужели одни?
— Возьму няню, хоть не желала бы подвергать ее опасностям.
Дьякон задумался. Он, повидавшись с шурином, втайне решил: снять рясу и поступить в ополчение. «Отплачу врагам за жену, — мыслил он, — не одного злодея положу за нее!» Теперь был случай и ему ехать до Леташевки, и он думал предложить себя в провожатые Авроре, но не решался. Ефимовна внесла самовар и стала готовить чай. Из общей залы трактира давно несся шум голосов и звон посуды. Там пировали какие-то военные. «Экие озорники! — подумал Савва. — Так поздно, не сообразят, что здесь девица!» Он вышел, поговорил с половым и наведался в залу; веселые крики в последней несколько стихли.
— Кто там? — спросила Аврора, когда он возвратился.
— Проезжие гусары, и между ними партизан, подполковник Сеславин, — ответил дьякон, — лихой да ласковый такой, меня угостил ромом.
— Что это за партизаны? — спросила Аврора, наливая дьякону чай.
— Охотники проявились за эти дни. Они составляют доброхотные отряды, следят за врагом и бросаются кучей и в одиночку в самые опасные места. Их немало теперь — Сеславин, князь Кудашев, и о них много говорят.
— Что же о них говорят?
— Не только офицеры, мужики с дрекольем идут на злодеев, стерегут их, поднимают на вилы, топят в колодцах и прудах. Прошка Зернин под Вязьмой, сотский Ключкин… а старостиха Василиса в Сычевках? Чем не героиня? Сущая, можно сказать, Марфа Посадница, а по храбрости — амазонка или даже, по своему подвигу, библейская Юдифь…
— Какой подвиг? — с жадным любопытством спросила Аврора, кутая в мантилью дрожавшие от волнения плечи.
— А как же-с. Эта старостиха собрала сычевских мужиков, с косами, топорами и с чем попало, села верхом на лошадь и во главе их пошла…
— Баба-то? — не стерпев, отозвалась от двери Ефимовна. — И охота тебе, отец дьякон, молоть такое несуразное.
— Право слово, бабушка, вот те Христос.
— Куда же она пошла? — спросила Аврора.
— На французов… наскочила на них врасплох, убила косою по голове их офицера, а мужики уложили с десяток солдат, и вся их партия была разбита и бежала. Потом, слышно, Василиса пошла лесом к их лагерю.
— Боже, господи! — воскликнула, крестясь, Ефимовна. — И страха на них нет! Зачем же к лагерю-то?.. Ведь там, чай, их стража, часовые, туда не проберешься.
— Везде, бабушка, коли захочешь, пройдешь.
— Да зачем же так-то прямо, на смерть?
— Сказывают, видела сон в нощи и решила, подкравшись из-за дерева, убить какого-нибудь важного генерала, не то и повыше. И как не идти? злодеи насильничают над всеми; у помещика Волкова, под Смоленском, двух красавиц дочек силою увезли. Я сам недоумеваю, ох, не идти ли в охотники?
Рассказ дьякона о партизанах поразил Аврору. Она молча соображала то, что он ей говорил. Савва стал прощаться.
— Так постарайтесь же, отец дьякон, — оказала Аврора, — что ни потребуют, давайте, лишь бы завтра, с утра, я могла уехать.
Дьякон ушел. Утром Аврора написала несколько писем и вынула с груди ладанку, в которой был вложен пук крупных ассигнаций. То был подарок, полученный ею на расставании от дяди. Она отложила и подала Ефимовне одну из ассигнаций.
— Вот, няня, — сказала она, — пока я схожу здесь по делам, ты все уложи и приготовься.
— Да зачем же мне деньги-то? — удивилась Арина.
— Сама же ты говорила, что мелких нету: разменяй, понадобятся; купи провизию нам и для кучера дяди, также овса лошадям. Возвращусь, сейчас уедем.
Едва Ефимовна ушла, Аврора упала на колени перед образом, помолилась, приоделась и, позвав трактирного слугу, послала его к подполковнику Сеславину — спросить его, не навестит ли он, по нужному делу, постоялицу, девицу Крамалину? К ней, через четверть часа, охорашиваясь, вошел невысокий, черноволосый и курчавый партизан Сеславин. Когда Ефимовна с узлом провизии, запыхавшись, возвратилась в трактир, ее встретил смущенный Савва.
— Я добыл, матушка, крытую кибитку и добрых коней, — сказал он, но нашей барышни, о господи, и след простыл.
— Где же она? — спросила, всплеснув руками, Ефимовна.
— Оставила вот эти письма родным, а сама укатила с гусарами.
Арина остолбенела. Она не помня себя бросилась в комнату Авроры. Комната была пуста.
XXXVII
В начале октября, незадолго до битвы под Тарутином, главные русские силы, при которых находился Кутузов, стояли в окрестностях села Леташевки. С утра шел мелкий, непрерывный дождь. По небу неслись клочковатые, мутно-серые облака. К вечеру дождь, разогнанный налетевшим ветром, на некоторое время прекратился. Грязь по улицам Леташевки стояла невылазная. Квартира светлейшего находилась вблизи Тарутина, на окраине села Леташевки, у церкви, в более чистой и поместительной избе священника. Начальник главного штаба, генерал Ермолов, с адъютантами квартировал на другом конце деревни, в служительской избе брошенной помещичьей мызы. Был одиннадцатый час ночи. Ермолов, кончив обычный вечерний доклад светлейшему, возвратился домой пешком, чуть не по колени увязая в жидкой и скользкой грязи, сопровождаемый вестовым, который нес перед ним фонарь. В непроглядной тьме от надвигавшегося света фонаря направо и налево по улице выделялись то полусломанные плетни и сарайчики дворов, то почернелые от дождя соломенные крыши изб, с которых еще струилась вода. Сердитый, в намокшей шинели и в сплюснутой фуражке, едва прикрывавшей копну отросших за войну кудрявых и взъерошенных волос, Алексей Петрович Ермолов сильным взмахом ноги ступил на мокрое крыльцо и оттуда в сени своей избы. У дверей перед ним, в темноте, посторонился ожидавший его адъютант, бывший с кем-то другим, как бы посторонним.
— Кто это еще с вами? — недовольно спросил Ермолов, войдя в освещенную комнату, куда денщик уже вносил приготовленный для генерала ужин.
— Не говорит своего имени; в простом мещанском наряде, но, по-видимому, светский и образованный человек.
— Что же ему?
— Имеет весьма спешное и важное дело к светлейшему.
— Как? к князю? и в эту пору? — изумился Ермолов, сердито вытряхивая об пол мокрую фуражку.
— Говорит, что дело первой государственной важности и без отлагательства.
— Ну, у них все государственные дела, — с досадою произнес Ермолов, искоса глянув на стол, от которого уже доносился приятный запах чего-то жаренного в масле, с луком, и где стояла бутылка шабли, присланная в тот день Алексею Петровичу в презент от штабного маркитанта, общего любимца и мага по добыванию тонких питий. Надо было опять возиться с нежданным делом. Хрип невольной досады послышался из широкой, богатырской груди Ермолова.
— Где этот непрошеный гость? зовите его! — сказал он адъютанту, садясь на скамью.