Сожженные девочки
Шрифт:
– Дорин, ты просто упала. Ты в деревенском клубе. Ты в порядке?
– В деревенском клубе?
Хватка старушки ослабевает. Женщина высвобождает мою руку из ее пальцев.
– Помочь тебе сесть?
– Но мне нужно домой. Она ждет чай.
– Конечно, но сначала мы принесем тебе воды, хорошо?
– Я могу это сделать, – говорю я.
И направляюсь к окошку раздачи.
– Вы не могли бы налить мне стакан воды?
Когда я возвращаюсь с водой, старушка сидит на стуле и выглядит чуть менее растерянной.
– Возьмите, пожалуйста.
Она берет
– Простите, я не знаю, что на меня нашло.
Она смущенно улыбается. А я напоминаю себе, что старость – это не болезнь, а конечный отрезок маршрута.
– Ничего страшного, – говорю я. – У любого может закружиться голова.
– Кто-нибудь отвезет тебя домой, Дорин? – спрашивает женщина со стрижкой.
Дорин. Почему это имя кажется мне знакомым? Дорин. И тут до меня доходит. Беседа с Джоан:
«Мать Джой, Дорин, страдает деменцией».
Мать Джой. Я внимательно смотрю на нее. Дорин, должно быть, едва перевалило за семьдесят, но выглядит она на все девяносто. Такая тщедушная. Ее лицо напоминает дряблое тесто, а тонкие, как паутинки, волосы скручиваются в клочковатые завитки.
– Я сама дойду, дорогая.
– Я не уверена, что это хорошая идея, – отвечает женщина со стрижкой.
Наступает пауза, во время которой я могу совершенно обоснованно сослаться на необходимость съездить за продуктами и вернуться к дочери. Вместо этого я слышу свой голос:
– Я могу подвезти Дорин до дома.
Женщина со стрижкой улыбается мне:
– Спасибо. – Затем она переводит взгляд на старушку. – Дорин, ты ведь не возражаешь? Эта милая дама отвезет тебя домой.
Дорин смотрит на меня:
– Хорошо. Спасибо.
Женщина со стрижкой протягивает мне руку:
– Я Кирсти. Руковожу молодежной группой и помогаю тут по мере необходимости.
– Джек. – Я пожимаю ей руку. – Новый викарий.
– Я догадалась. Вас выдал воротничок.
Я опускаю глаза:
– Ах, ну да. В этом проблема с воротничками. Они как татуировка. Ты не помнишь, что он у тебя есть, пока люди не начинают на тебя коситься.
Она смеется и поддергивает рукав футболки, показывая довольно смелую татуировку – ухмыляющийся череп.
– Аминь.
Дорин живет на узкой улочке в стороне от главной дороги. Она застроена домами, расположенными вплотную друг к другу и пестрящими цветами в ящиках и корзинах.
Я узнала бы домик Дорин, даже если бы Кирсти не дала мне адрес. Кирпичи фасада грязные, маленький садик перед дверью зарос травой, темные окна давно никто не мыл. Горе и утрата окутывают это место подобно вдовьей вуали.
Я паркую машину у дома. Всю короткую поездку Дорин молчала, теребя узловатыми пальцами носовой платок. Я не пыталась нарушить молчание. Иногда, когда ты пытаешься заполнить словами тишину, она становится еще более тяжелой.
Я выбираюсь из машины и открываю дверцу для нее, помогаю ей выйти, а затем провожаю по дорожке к самой входной двери.
– Еще раз спасибо, дорогая.
– Это не составило мне труда.
Она открывает дверь.
– Может быть, зайдете на чашечку чая?
Я в нерешительности молчу. Мне не следует этого делать. Я вообще не должна бы здесь находиться. Я должна съездить за продуктами, а затем вернуться к Фло и закончить приводить в порядок наш дом. С другой стороны… Я смотрю на это сиротливое жилище. Внутри что-то сжимается.
Я улыбаюсь:
– С удовольствием.
В темной прихожей пахнет прокисшей едой и сыростью. Узорчатый ковер под ногами протерт почти до дыр. На выщербленном столике у стены под большим изображением Девы Марии стоит старый телефон с дисковым циферблатом. Скорбный взгляд Марии провожает нас до запущенной кухоньки, в которой, похоже, ничего не изменилось с середины семидесятых. Потрескавшийся линолеум, рабочие поверхности из жаропрочного пластика и покосившиеся дверцы зеленого кухонного шкафчика. К одной из стен прижался крошечный полукруглый столик, под который задвинуты два стула. Непосредственно над ним висит крест и две таблички: «Что касается меня и моих домашних, мы будем служить Господу», «Замри и знай, что я твой Господь».
Дорин снимает жакет и, шаркая, направляется к чайнику.
– Вам помочь?
– Возможно, мой рассудок уже не тот, что прежде, но приготовить чашку чая я в состоянии.
– Разумеется.
У пожилых людей тоже есть гордость. Я отодвигаю стул и располагаюсь под божественными лозунгами, пока она готовит чай в настоящем заварочном чайнике.
– Так, значит, вы новый викарий?
Дрожащими руками она ставит чайник на стол.
– Да. Преподобная Брукс. Но, прошу вас, зовите меня Джек.
Она снова идет к шкафчику и возвращается с двумя слегка недомытыми чашками и блюдцами.
– Сахара нет.
– Не страшно.
Она опускается на стул напротив.
– Ой, я забыла молоко.
– Принести?
– Если вам не трудно.
Я подхожу к маленькому холодильнику и открываю дверцу. Внутри нет ничего, кроме пары коробочек с полуфабрикатами, кусочка сыра и маленького пакета с молоком. Срок годности истек вчера. Я быстро его нюхаю и иду с ним к столу.
– Вот так.
Я добавляю понемногу молока в обе чашки.
– В мое время не было женщин викариев.
– Да?
– Считалось, женщинам не место в церкви.
– Что ж, это было совсем другое время.
– Священниками всегда были мужчины.
Мне часто приходится это слышать, особенно от прихожан постарше. Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Люди не всегда успевают идти в ногу с прогрессом. В какой-то момент жизнь оставляет нас позади. Мы пытаемся ковылять, опираясь на ходунки, или гнаться за ней в электрическом кресле-каталке, но нам за жизнью все равно не угнаться. Если мне удастся дожить до семидесяти или восьмидесяти, я, наверное, тоже буду смотреть на окружающий меня мир в растерянности, спрашивая себя, что случилось со всем тем, что я считала истинным и незыблемым.