Сознание лейтенанта в лотосе
Шрифт:
Впрочем, я не успел испытать гордость за достижения нашей авиационной науки.
Мы падали вниз, в ледяную пустыню, с раскуроченным хвостом. А самолеты сопровождения, видимо, сгорели, так и не увидев противника на экранах своих радаров.
Я помню, что выпал из кабинки стрелка, бился в борта, наконец схватился за какие-то рымы. Там сзади, где недавно дремали солдатики, зияла сейчас дыра с огненными краями и отчаянно трепещущими лохмотьями. Но эта дыра, за которой метались облака и льды, не особо привлекала мой взор. Да и никакого осмысленного взора-то не было.
В
Это оказалось для меня не смертельно, в первую очередь, потому что винт раскуроченного вертолета какое-то время еще проработал в аварийном режиме. Очнулся я в снегу, от холода. Надо мной было, наверное, снега еще с метр. Кажется, такой снежный слой и спас меня сперва от изничтожения, а потом от полного оледенения. Я зашевелился, преодолевая боль и дубовость, проверяя свои повреждения, потом принялся рыть шахту и наконец выбрался на поверхность.
Короткая полярная летняя ночь заканчивалась и солнце уже перебрасывало серые тени через пологие холмы. Микрокомпи накрылся и перестал следить за моим здоровьем, не видел я больше и мимиков. Но зато кости были целы, и это оказалось важнее.
Я стал пробираться к ближайшему совсем невысокому и словно бы взрыхленному холмику, то и дело проваливаясь по мошонку в снег.
Нашел одно шасси вертолета, турбину от двигателя, обломки ротора. Труп одного из летчиков. Тело Камински. Больше я ничего не обнаружил, если не считать двух саморазогревающихся банок с тушенкой. От Раджнеша и следов не осталось. Камински была стопроцентно мертва и ни на градус тепла не отличалась от окружающего пространства -- хотя лицо ее совсем не напоминало лицо Камински. Это было лицо моей жены Ривы -- вся маски спали....
И сейчас Рива уже гуляла в том изумрудном лесу, куда рано или поздно попаду и я... Но почему она не разу не скинула маску, пока была жива? Или не могла, потому что это не входило в планы командования?
А командование нам дано в наказание за грехи наши -- за дурь, за балдеж и лень, за невнимание к дарованной жизни...
У летчика я одолжил комбинезон с электроподогревом и отправился в сторону восходящего солнца.
Меня подобрали через три дня какие-то скандинавы, когда мне было уже совершенно все пофиг. Они выспрашивали у меня кое-что на каком-то булькающем английском, но я вежливо посылал их в задницу; так что спустя неделю они передали меня российскому военному атташе.
Мне было все равно, когда я, несмотря на общий неуспех, отхватил очередное воинское звание и попал на постоянную работу в верхний эшелон военной разведки. Я так и не получил ответа на вопрос: как моя Рива, милая слегка истеричная женщина, стала агрессивной и хладнокровной госпожой Камински.
Мне несли всякую околесицу:
"Интересы государственной безопасности не позволяют придать огласке... Даже вам, хоть вы и муж... Тем более, что вы и не
Ладно, я и сам уже стал догадываться, что тем самым индусом, с которым Рива дала от меня деру, и был Раджнеш Ваджрасаттва.
Именно этот фактор определил и ее, и мое вовлечение в эту операцию. Ни ее, ни меня особо не спрашивали. Но, видимо, Рива подверглась гораздо большей переналадке и перенастройке...
Спустя месяц меня послали на работу в столицу одного нейтрального скандинавского государства, собирать информацию о том, каким макаром кунфушники приобретают наноманипуляторы, которые нужны им для синтеза вирусов с заданными характеристиками. Характеристики, ясное дело, особо вредные для русского человека.
Однажды, уработавшись на электронной слежке, я двинул отдохнуть, просто отдохнуть в зоологический музей. Я ведь с детства мечтал побывать там, где встали в вечный караул древние здоровяки: мамонты и динозавры. Но все как-то не доводилось.
А тут я уже с порога узнал, что в музее новый экспонат: молодой мамонт, вмерзший в вечную мерзлоту и ныне хранящийся в прозрачном холодильнике при температуре минус десять.
Конечно, я побежал к этому мамонту и, прижавшись к холодному стеклу, пялился во все глаза.
Почти весь он был очищен ото льда, но как бы сидел на постаменте -- куске натуральной вечной мерзлоты.
Я разглядывал его рыжие волосы, и закрытые глаза, и печальные уши.
Вот и все, что осталось от красивых, выносливых, умных жителей доисторической тундры. Ей Богу, мне куда больше жалко их, чем нашу злобную и тупую цивилизацию, которой сейчас настают кайки.
Да, мамонты имели гораздо больше прав на благополучную жизнь, чем лысые обезьяны Homo Sapience, чем все наши сраные европейцы-эпикурейцы, азиаты-мудократы и поганцы-африканцы.
И вдруг во глубине постамента я приметил подошвы ботинок!.. Ну да, тех самых элегантных балеточек тридцать девятого размера, что были на Раджнеше Ваджрасаттве. Там он, там, рядом с мамонтом... Или мне чудится "с устатку и не евши"? Да нет же, его ботинки, из светлой кожи. Значит, случилась невероятная комбинация.
Сбитый вертолет упал в арктической пустыне, холодильник с Раджнешем пробил снег и лед, развалился и оставил тело в слоях вечной мерзлоты -- там же, где вылеживался мамонт. Пронырливые скандинавы, летающие над Арктикой, не только обнаружили обломки нашей машины, но заодно и мамонта откопали. Только не заметили в куске льда, который прихватили под постамент, некоторый чужеродный объект.
Ночью я снова посетил музей, на этот раз с помощником. Он вырубил сигнализацию, я выключил охранника особо точным ударом по "чайнику", мы проникли в мамонтовый отсек и пробурили лед, не особо надеясь на успех -- в смысле, на жизненность Ваджрасаттвы.
Однако, едва мы выколупали биокибернетика из ледяной могилы, то по датчику на его шее стало ясно, что он "потенциально" жив. Глубокий холодный сон в его случае превратился в настоящий анабиоз. Почему нет? Неустойчивые белки были связаны, вода не смогла превратиться в лед и разрушить клетки.