Созвездие мертвеца
Шрифт:
— Не как врач?
— Да.
— Ну, врачом ему уже не быть. А во сколько он вошел?
— Четыре сорок пять.
— Проснулся и посмотрел на часы?
— Вот именно. Я заснул только что. А потом проснулся. Когда открывается дверь, поток воздуха меня достает.
— Интересно. Так и простудиться недолго. А болеть вам сейчас не след. Кстати, паспорт ваш где?
— Дома. Карточка аккредитационная.
— Да-да. А вот друга вашего, господина Мощеного, выписываем.
—
— А мне вот не жаль. А ведь это он вас надоумил коечку поменять?
— Да я сам.
— Будет вам, будет. Коечка-то несчастливая. Мы ее все же на склад отнесем. В подсобку.
— Можно идти?
— Куда торопитесь, Сережа?
— Домой. В палату.
— Палата ваша теперь другая. Вас сейчас на другой этаж поднимут.
— В лифте?
— В лифте.
— А…
— Все принесут. С товарищем попрощайтесь.
— Прощай, Мощеный.
— До свидания, Желнин. Не принести ли тебе, Серега, пивка? Ему когда можно?
— Месяц после выписки нельзя алкоголя и острого. А пока нельзя даже фруктов. Кисломолочные можно. Йогурты. У тебя, Сергей, дома-то что?
— Дома ничего. Друзья, шелкоперы.
— Вот. Пусть они тебе и паспорт принесут. Потом. Для выписки. А пока отдыхай. Я сам позвоню в газету. Все у тебя хорошо. Только вот аппендикс свой переносил. Что же раньше не обращался?
— Думал, желудок.
— Думать — это хорошо. Это полезно.
Новая палата Желнина оказалась непростой. Одноместный люкс районного масштаба. Маленький цветной телевизор, филодендрон в кадке, кнопка вызова врача. Серега Желнин был человеком тертым. Кое в чем разбирался, а, следовательно, это ему понравиться не могло. Малахов пришел несколько позже.
— Как самочувствие?
— Хреновое.
— То-то же. Дела-то твои, парень, хреновей не придумаешь.
— Щипцы, что ли, в животе забыли?
— Я вот анализы сделал Чекмареву Василию Адамовичу.
— Это кому?
— Это тому, который гостей принимал ночью.
— Так его же по-другому звали.
— Звали его именно так. Бардак вселенский коснулся и нашего богоугодного заведения. Менялись люди, уволилась девочка, карточки перепутали, фамилии не те. Черт знает что.
— Вы хотите сказать…
— Вот именно. К тебе это приходили ночью. И укол тебе делали. Только не укрепляющий, а наоборот.
— Киллер, что ли?
— Это уж тебе видней. Деньги, что ли, не отдал?
— Какие у меня деньги…
— Ну журналистское расследование затеял?
— Какие у нас расследования. Все поделено и оприходовано. Что я, враг себе?
— Ну подумай.
— О чем?
— Из-за тебя человека убили. И про это никто пока не знает. Чекмарев — студент далекого отсюда вуза. Родители его вообще на Сахалине. Схватятся не скоро. Время есть.
— У кого?
— У всех. А ты лежи пока. Лежи и молчи. Ты теперь и есть Василий Адамович Чекмарев. Ну на несколько дней.
— Шутите?
— Ты жить хочешь?
Лежал он теперь головой к окну, и ночное броуновское движение снега можно было наблюдать, только если сесть. Рамы здесь были выкрашены, щели заткнуты ветошными дранками и заклеены липкой лентой. Занавески двойные. Но смотреть в окно Серега Желнин разлюбил. Он, быстро приходя в кондиционное состояние, столь же прытко пытался выстроить новую систему координат и определить свое место в ней. У него не было причин не верить Малахову. По пустякам простого человека в спецпалатах не прячут. А на следующий день, точнее, ночь случилось и вовсе экстраординарное. Малахов вошел явно встревоженный и не один. Хирург Костя выглядел не лучше.
— Ты жить-то хочешь? — спросил главврач.
— Опять вы за свое.
— Ругаешься — значит, хочешь.
— Гостей ждете?
— Ждем. И тебе придется спрятаться. Вставай помалу.
Желнин мог уже ковылять слегка. Шов срастался. Но возникали проблемы другого рода. Ночь. Коридор. Опасность. Малахов привел его к лифту, вызвал кабину, они прошли внутрь, двери захлопнулись. Малахов нажал последнюю кнопку в ряду. Значит, не первый этаж, а подвал. Наверное, надежное место.
Костя ждал их уже внизу. Коридор с тусклой лампочкой, кафель белый на стенах, удушливый запах формалина. Дверь заперта, и Малахов вынимает из кармана огромный какой-то ключ, поворачивает в скважине.
— Приляг пока тут.
Стол мраморный, чистый, опять белый кафель и холод иных времен. Желнин догадался, что там, за следующей дверью.
Костя с Малаховым сняли с него «домашнюю» униформу, пижаму, тапочки и переодели в скорбную сатиновую хламиду, как и положено в морге.
— В какую руку его кололи? — спросил Малахов.
— Дайте сообразить. Стоял тот мужик слева. Левая рука у студента чуть подвернута была. В правую. В сгиб.
— А тебя куда сестры кололи? В какую руку?
— В левую.
— Вот мы тебя сейчас в правую и уколем. Чтобы полная иллюзия трупа.
— Что меня, щупать, что ли, будут?
— Если пощупают, тебе конец. И нам, пожалуй. Ты уж постарайся не приходить в себя не вовремя.
— А кто это будет?
— Кто-то из тех, кто тебя знает. И еще люди.