Созвездие Стрельца
Шрифт:
Она делит все на две части. Половину прячет в тайник. Половину разбивает на две порции — себе и Вихрову. «Поедим! Потом позагораем немного! И обратно! Хорошо?» Еще бы не хорошо! Ни в движениях Зины, ни в ее взглядах, ни в ее действиях нет и тени принужденности: тот, кто с нею, — ее друг! А друзья готовы разделить и кусок хлеба, и радость, и горе. Не правда ли?! Как вкусно! Как уютно! Как хорошо!..
И Вихров остается в одних трусах, немного стесняясь их ширины и неспортивного покроя. У него крепкие, тугие плечи, сильные руки, спина спортсмена,
— Вы занимались спортом? — спрашивает она.
— Было дело! В свое время, когда еще на Главной улице мостовой не было. И гребец, и лыжник, и ворошиловский стрелок, и парашютист, и значкист «ГТО»! Вот я какой! — смеется Вихров, но с удовольствием припоминает. — Когда-то я был, как тогда говорили, полный значкист! На торжественных собраниях общегородских у знамен в почетном карауле стоял! А теперь — все в прошлом! — и он опять смеется.
— Ну, не все в прошлом! — говорит Зина, доедая свой завтрак и закапывая остатки его в песок — так ее учил Мишка, чтобы не оставалось мусора. — Можно я вас буду называть дядя Митя?
— Хм-м! — произносит Вихров. Это имя не очень нравится ему, но стерпеть его можно.
Они бредут в воду. Плавают. Вылезают на берег. Обсыхают на песке. Они почти не разговаривают. Почему-то им хорошо и без разговоров. И Зину охватывает странное ощущение — как будто что-то возвратилось из того далекого, неповторимого времени, наполненного счастьем, как вода наполняет реку. Ей все кажется, что вдруг знакомая, милая, желанная — и сильная и нежная! — мужская рука таким до боли родным движением опустится ей на плечи, и крепко обнимет, и заставит забыть обо всем на свете.
В каком-то забытьи, захваченная этим чувством, как бы желая вернуть все, что так грубо было отнято у нее, она говорит Вихрову:
— Я хочу попросить вас, дядя Митя: ненавижу загар кусками — вы отвернитесь или отойдите за кустики, а я только полчаса полежу без всего. У меня кожа хорошая. Я загораю мгновенно!
Ну что ж! И ничего особенного. Это просто выражение доверия.
Все делают так. И Вихров загорал на левом берегу со своими друзьями и с мамой Галей — только действовал железный уговор: того, кто подсматривал, выгоняли с позором и больше никогда не принимали в эту игру…
Зина лежит на песке, широко раскрыв руки. Солнечные лучи так и обжигают тело, и легкая, приятная дрожь охватывает иногда ее: высыхает влага на коже, и чуть видные волосики на теле встают дыбом от этого тепла, и словно какие-то волны окатывают тело, и нежится оно в потоках горячих лучей, и кажется — вот-вот тело растворится в этом потоке и летучим облачком взмоет вверх… Она поворачивается на один, на другой бок, чтобы солнышко всюду достало, ложится вниз лицом и закалывает волосы на темени узлом, чтобы загорела и шея.
Дважды она высматривает из-под наставленной козырьком ладони: где ее молчаливый и милый спутник, так пришедшийся ей по нраву, умеющий быть таким
Вихров сначала жарится на солнце, но вдруг инстинктивно чует: быть ему карасем на сковородке, если он еще хоть одну минуту побудет под этим солнечным душем! И он осторожно сползает в низинку, туда, где ложится тень ивняков. И блаженно вздыхает полной грудью. Он чуть косит глаза на Зину — боже мой, наградит же природа таким сложением! — но целомудренно отводит взгляд и больше не разрешает себе делать это. Доверие обязывает…
Но что-то делается с солнцем и природой.
На какой-то точке солнце вдруг, излучая нестерпимый жар, затмевается желтой дымкой. Ветер исчезает совсем. И застывший в безмолвии воздух уже не радует, а угнетает все живое. И замолкают в рощах птицы. И волны перестают плескаться в реке. И воды реки принимают каленый оттенок. И тени исчезают, растворившись в этом мрачноватом свете, который сменяет ласку солнечных лучей. И в желтоватой дымке на горизонте появляются какие-то ослепительно белые полосы…
Вихров с тревогой всматривается в эти полосы. Забыв об осторожности, он поворачивается в сторону Зины и говорит:
— Зиночка! Нам надо удирать сейчас. Или искать укрытия здесь и пережидать, пока не пройдет грозовой фронт!
Зина, не ожидавшая его возгласа с этой стороны, испуганно вскакивает и, резким движением ладоней закрывая груди и живот, говорит:
— Это нечестно, дядя Митя! Я думала, что вы там, выше!..
— Идет большая гроза! — говорит, отворачиваясь, Вихров. — Надо нам поискать здесь укрытия. Я не вижу, как мы защитимся от грозы. Разве только ляжем вместе под байдару! Это не самый лучший способ, но…
Зина одевается в одно мгновение. И стоит, рассерженная, перед Вихровым, который никак не может попасть в штанину и пляшет на одной ноге. Она говорит строго:
— Едемте сейчас же на правый берег.
— Поверьте, Зина! — говорит Вихров, наконец осваивая свои штаны. — Я не позволил бы себе обмануть ваше доверие. Но только не рассчитал, что вы вскочите как ужаленная… А потом я боюсь, что мы не успеем пересечь Амур. Встречать же грозовой фронт на реке я бы не хотел. Это очень опасно, Зина!
— Испугались! — проронила Зина.
Если вы хотите подтолкнуть человека на неразумный поступок, назовите его трусом, и самый умный человек совершит самую дикую глупость. Это называется в психиатрии комплексом неполноценности.
Вихров столкнул байдару в воду.
Он уселся впереди и засунул ноги под верх, чтобы Зина могла усесться поудобнее. Села и Зина, стараясь не прижиматься коленями к бедрам Вихрова. Напоследок Вихров обернулся. Зина насупилась, думая, что он ищет ее взгляда. Но Вихров глядел не на Зину. Он смотрел на Хехцир, из-за которого выходил грозовой фронт. Белая полоса, которая так обеспокоила Вихрова, стала еще шире и ярче — фронт приближался. А под ней, внизу, стала различаться теперь свинцовая муть, тяжелое месиво темных туч..