Созвездие Стрельца
Шрифт:
— Мне лейтенант разрешил!
Строгий голос говорит:
— Это Гена, что ли? А ну, ползи сюда…
И Генка устраивается возле лейтенанта Феди, вдыхая запах кожаных ремней, сырого сукна, табачного дымка, прохладного воздуха, гуталина, щедро смазавшего сапоги солдат и лейтенанта, приязни, дружбы, товарищества, дисциплины и душевного покоя, которого ему так не хватает! Вот это жизнь! Вот это настоящая жизнь, товарищи!
Рация прислонена к дымовой, огромной, как дом, трубе. На ней мерцают призрачным светом огоньки. У лейтенанта надеты наушники, которые так изменяют его простое лицо, делая его не похожим на самого себя. Лейтенант глядит на свои ручные часы, светящиеся тем же призрачным светом, что и лампочки рации, зеленовато-голубым, как летучие огоньки жучков-светлячков.
— Слушай мою команду! — негромко говорит лейтенант, сверив свои часы с часами кого-то, кто передает ему приказания по радио. — Занять свои посты! Внимание…
По крыше грохочут сапоги солдат. Они становятся в рост и вытягивают к темному небу руки с зажатыми в них ракетницами.
— С интервалами в три минуты… Сигнальными всех цветов… Серией… Огонь!
Ах! Все небо над городом озаряется вспышками ракет, которые гасят звезды Вселенной и зажигают звезды Радости. Переплетаются, скрещиваются, образуют разноцветный кружевной узор на черном бархате неба ракеты, ракеты, ракеты… Одновременно багровое зарево вспыхивает в городском парке, на площадях, возле авторемонтного, возле штаба, в расположении казарм Волочаевского полка, на Красной Речке. Воздух содрогается от залпа, и Генка глохнет на минуту. Внизу, на улицах опять толпы народа — веселый шум идет-гудет оттуда. И Генка видит свой город с высоты, на которую вознес его грозный шеф Марс, таким, каким никогда его не видел, да и не увидит больше, пожалуй… Горят не только ракеты в воздухе, на высоте, горят таким же разноцветным пламенем все окна в городе, отражающие это буйство живого, веселого огня в ночном небе. То погружаются во мрак, то выступают отовсюду дома, дома, дома, которые словно каждый раз одеваются ради праздника в новое платье — то желтое, то красное, то голубое, то зеленое, то белое! Ах, как хорошо! Хорошо? Дай мне слово, Генка, что ты запомнишь свой город на всю жизнь таким, только таким, какие бы испытания ни подбросила тебе жизнь — не простая, если в ней разобраться!
— Дашенька-то сегодня у вас? — спрашивает лейтенант Федя.
— У нас, конечно! — отвечает Генка, если лейтенанту хочется, чтобы Даша была за два квартала от него, а не за два километра.
— Она хорошая! — помолчав, говорит Федя.
— Хорошая! — с готовностью откликается Генка, если уж лейтенанту хочется, чтобы Даша была хорошая. — Лучше всех!
Лейтенант смеется.
Он вкладывает ракету в свою ракетницу, потом вкладывает ракетницу в руку Генки, поднимает ее вверх, придерживая вспотевшую ладонь Генки, и, выждав установленный интервал, нажимает гашетку Генкиными пальцем. Толчок. Сначала не видно ничего. Но потом, в какой-то точке Генкина ракета выпускает длинный светящийся хвост и распускается дивным цветком сказочной красоты. Знаете ли вы, что такое счастье, товарищи? Вот счастье написано сейчас на лице Генки! Останьтесь в воздухе, ракеты, горите как можно дольше, и пусть громы залпов не смолкают, и пусть несется музыка волнами отовсюду — не так часто бывает счастлив человек!
Густая тьма воцаряется после фейерверка.
Команда ракетчиков спускается вниз. И лейтенант в суматохе теряет Генку. Он, правда, окликает мальчишку. Но Генка молчит. Он знает — лейтенант Федя хочет увидеть Дашеньку, он торопится увидеть ее, чтобы взять ее руки и бережно подержать в своих, как бог весть какое сокровище. А застанет он в квартире Луниной зареванных Фросю, Зину и Зойку… Жестокая действительность подступает к Генке после глотка неподдельного счастья, и Генка прячется за трубой. «Да он уже удул, товарищ лейтенант!» — говорит один из солдат. «Осторожно, товарищ лейтенант! Тут ступенька сломатая!» — говорит другой. Светлячками перемигиваются в мрачной пещере чердака огоньки карманных электрических фонариков, потом мрак поглощает все — и фигуры, и звуки…
И Генка всхлипывает.
— Ты чего домой не идешь, салага? — вдруг слышит он странно знакомый голос и даже не успевает испугаться.
Рядом чиркает спичка, освещая Генку, и он видит, что неподалеку от него, опираясь спиной о кладку трубы и поджав ступни под сиденье, возникает из мрака Сарептская Горчица. Лицо его спокойно, а поза привычна.
— Я из дома… убежал! — говорит Генка, который ни за что на свете не может пойти домой. — У меня папку убили сегодня…
— Где? — деловито осведомляется Сарептская Горчица и спрашивает. — Курить есть? Нету?
— На фронте… Нету! — отвечает Генка одновременно на оба вопроса.
— Ну, значит, не сегодня! — говорит Сарептская Горчица и сплевывает через зубы куда-то в неимоверную даль, прямо через парапет фронтона, на головы шумящим внизу людям. Вот это высший класс! — У всех убили! — говорит чемпион по плевкам равнодушно.
— И у тебя?
— И у меня.
Он вытаскивает из кармана папироску, закуривает и разгоняет дым рукой.
Они долго сидят молча. Сарептская Горчица сует Генке окурок прямо в рот, без джентльменского обхождения, которым он однажды поразил Лунина Геннадия. Генка тянет вонючий дым. У него першит в горле и противная тошнота подкатывает к глотке. Он давится дымом и часто плюется, не потому, что честолюбие зовет его бросить вызов чемпиону по плевкам, а потому, что его вынуждает к этому состояние.
— А я девчонку голую видел… девку… взрослую…
— Ну? — оживляется Сарептская Горчица. — Так? — он показывает рукой до бедер от пола. — Или так? — он показывает от головы до пояса.
— Всю! — говорит Генка торжественно.
— Ну и как?
— Ни чик! — отвечает Генка. Но рассказывает, как его спасали, как растирали, как лежала рыженькая..
Сарептская Горчица тяжело дышит.
— Шамать хочешь? — спрашивает он.
Еще бы не хотел Генка есть! Уже давно в его животе кишка кишке кукиш кажет! Он звучно сглатывает слюну.
Сарептская Горчица приносит Генке кусок рыбы, шматок гречневой каши, завернутый в бумагу, махонький ломтик хлеба. В руках у него ряднина и старый ватник. Он кидает все свое имущество возле дымовой трубы на чердаке: вот это — под себя, это — на себя, и все будет хорошо. Он принимает за должное нежелание Генки идти домой. Объясняет, что всегда ночует тут, когда ему надоедает дома или охота покурить.
— А мать? — осторожно спрашивает Генка.
Сарептская Горчица зевает намеренно громко и беззаботно:
— А она… со мной… не может спра…виться, пони… маешь…
Он уходит, так как мать сегодня в гостях и он может располагать всей квартирой один — кум королю! В двери останавливается.
Напоследок он поражает Генку изысканностью манер и воспитания, галантно сказав:
— Ну, приятных снов, счастливых сновидений!
Дверь скрипит и захлопывается.
Генка ложится на ряднину. Не кровать, конечно! Натягивает на себя пыльный ватник. «А бурундук? — думает он. — Бурундука мать, наверное, совсем убила». Скупые слезы капают из глаз Генки.