Созвездие Видений
Шрифт:
— Не смей! — Шляхтянка гневно ударила по столику, покатилась упавшая свеча. — Сама найду, позову, когда надо будет… когда можно!
Радость вспыхнула в янтарных глазах Еврася. Еще раз поклонился он — и был таков.
Дрожа всем телом, Зофья бросилась на постель.
VI
Распластавшись по стене, Еврась напряг слух. Здесь оканчивалась крутая, внизу отсыревшая лестница: налево от нее проход упирался в каменный тупик, направо был угол, и за ним в гулком пространстве, стуча каблуками, расхаживал
Не отлипая спиною от скользких заплесневелых камней, казак прокрался до угла… Тут бы ему вылететь с кинжалом, ударить подобно молнии… но что-то сдержало порыв.
Странно ходил часовой. Точно гвозди в пол вбивая, приближался и удалялся с дивною размеренностью: семь ровных звонких шагов туда, семь обратно. Так, верно, шагали стальные люди-андроиды, коих (читал Еврась в латинских книгах) ещё в старину делывали хитроумные меканикусы. «Э, двум смертям не бывать!» — подбодрил себя Чернец и, одолевая росшее смятение, ринулся навстречу этим шагам.
Его уже ждали… Облитый пляшущим светом факела, воткнутого в кольцо на стене, стоял невысокий крепыш, держась за рукоять сабли. Не глядел он ни силачом, ни великаном, но при одном виде стражника озноб взял Еврася. Одетый в походный уланский мундир, с лицом рябым и плоским, со встрепанными серыми волосами, казался часовой сплошь пыльным, линялым, словно старая вертепная кукла. Белесые не мигающие глаза вперились в парня; серою рукою улан потянул из ножен саблю; и на Чернеца пахнуло неведомо откуда тошно-приторным запахом мертвецкой.
Чувствуя себя мухой, угодившей в кисель, метнулся Евраеь к факелу — и, схватив его левой рукою, грозно крикнул офицеру:
— Защищайся, пан, или разом клади оружие да сдавайся! Иначе живым не уйдешь — я и не таких, как ты, укладывал в домок из четырех досок…
— Оба мы не уйдем отсюда живыми! — гнусаво и невнятно, точно язык его- не умещался во рту, проговорил улан. Затем, выдернув саблю, неуловимо-быстро секнул наискось…
— Ну, вот и все! — Довольными морщинами взялось табачное лицо Учителя — он и вошел тайною лестницей среди ночи к панн Щенсной, и сидел теперь с трубкою, посмеиваясь, перед натопленною голландскою печью. — Кончается дружок твой, Зосенька… У поручика Куроня рука крутая!
— Куронь?! Разве там Куронь? Но ведь Казимеж его… — Зофья в ужасе чуть не выронила серебряный подносик с рюмками.
— Верно, верно. Твой пан сильнее оказался, впрок ему идет обильный стол. Но только сегодня и он не одолел бы поручика…
Озерные чары, хоть и слабевшие, продолжали действовать; потому не упал казак с рассеченным, черепом, ушел от клинка и в самые зрачки улана сунул факел. Но, не сморгнув, развернулся поединщик и полоснул сбоку, целя в Еврасеву поясницу…
Может, с минуту довелось метаться Чернецу, уходя от стремительной, со свистом поровшей воздух сабли, тыча смоляным пламенем в лицо улана. Люто устал казак и понимал, что долго не продержится. Часовой же казался и впрямь неутомимым, даже дыхания его не было слышно.
Улучив мгновение, швырнул казак во врага факел. И факел погас, упав: лишь мазок пенистой смолы продолжал чадно пылать на щеке улана. Видел Еврась, как обугливалась, пузырями шла его кожа. Но не дрогнул чудовищный стражник, все так же бездушно-размеренно орудуя клинком.
Сделав вид, что спотыкается и падает, мимо самых сапог офицера прокатился Еврась — по лужам глиняного щербатого пола, туда, где низкий сводчатый проход уводил, должно быть, к узилищу.
Мгла упала кромешная, лишь воспаленно тлело в ней пятно — смола, пометившая часового…
Вскочив и пятясь перед четкими наступавшими шагами, смекнул казак, что огнем и железом черта не проймешь. И догадался он, что надо сделать; и выудил из-за пазухи медную флягу…
Чернец не мог увидеть, как осыпают врага капли озерной воды — но по лязгу упавшей сабли понял, что выигран поединок. Мешком сунулось под стену сползшее тело, тупо ударилась голова.
На пол рухнула витая змееподобная трость — набалдашник ее украшала алмазная шестиконечная звезда. Жуток поднялся Учитель: пальцы по птичьи скрючены, глаза уже не сплошь черные, а пылают желтыми углями.
— Что с тобою, твоя милость? — всполошилась Зофья. — Не кликнуть ли слуг?..
Слова не ответив, взмахнув полами кафтана, совою вынесся из комнаты старый маг.
…Вдвоем с Настею они подняли с лежанки жалобно стонавшего Степана. Горела в углу грязная солома; ее поджег Еврась, чтобы разогнать тьму. Девушка собиралась с духом: покинув застенок, надлежало бы им пройти мимо пыльно-серой груды, из коей торчали сапоги со шпорами…
Но колебался еще, не трогался с места Чернец. Вернуться наверх, в панские покои — значило попасть в руки того, кто поднимался, стуча тростью, и был, видно, стократ страшнее мертвого улана. Искать дороги из подвала во двор? Полна усадьба холопов, день и ночь ходит вдоль ограды бело-зеленая стража. Один бы Еврась, пожалуй, и пробился — но с девушкой и стариком больным…
Вдруг Степан сказал разборчиво и ясно, показывая трясущеюся рукою:
— Камень горит!..
Еврась глянул… Не могло того быть! От костра соломенного на стене гуляли синие дымные светляки. Стало быть, не сплошного камня застенок?!
Не размышляя долго, с разбегу всем весом саданул Еврась… О счастье! То была потайная дверца, бурою краской замазанная под цвет кладки; ветхая уже совсем, треснула она после первого натиска, рассыпалась щепою.
Земляною сыростью дохнуло из черноты лаза. Догоревшая солома высветила кирпичные своды, где пройти пригнувшись; пол, многими ногами выбитый, с канавою для сточной воды. Куда вел этот ход, веявший стариною?..
— Слыхал я о нем! — бормотал Степан чуть подбодренный глотком из Еврасевой фляги — То в прежние годы монахи рыли от татар, что ли, прятаться…