Созвездие Видений
Шрифт:
— И куда ж по нему попасть можно, дед? В монастырь, что ли?..
— Ага, в Свято-Ильинский… Ох!
И лекарь, истерзанный нещадно, опять поник, сомлев, на плечо Насти..
— Что ж, — сказал, поразмыслив недолго, Еврась. — Монахи люди святые, не выдадут…
И, отойдя, подобрал упавший факел — тот, что недавно опалил рожу упыря.
Уже, осутулясь и освещая путь, вступил казак в устье хода… Но что это? Старческий кашель, сухой и сварливый, хихикающими отголосками наполнил подземелье; громами раскатился стук непомерной трости…
— Настя! — сказал торопливо Чернец, суя девушке факел. — Я с вами не пойду, одни бегите… Все силы собери,
— А-а… — растерянно округлила глаза Настя, но Чернец не дал ей договорить.
— После, после встретимся, все объясню… Бегите, да не оглядывайтесь!
И, захлопнув за собою железом окованную дверь застенка вернулся казак в подвал — встречать врага, лютейшего из всех, прикрывать собою старика с дочерью.
Дотлел давно факел; уже, казалось, не мышцы напрягая, а самое нутро, чуть жива, волокла Настя обеспамятовшего Степана — через лужи затхлые, по яминам да выбоинам, куда срывались ее избитые ноги, не чувствуя боли… Нежданно провалившись на шаге, еле удержалась девушка, пальцами ноги затем нащупав высокую ступень.
Бережно свела она Степана по разбитой лестнице… и, разом обретя ясность, ахнула. За поворотом парила стая теплых огоньков! Пред золоченым иконостасом маленькой подземной церкви качались язычки свечей.
Меж смутно белевших ликов святителей найдя Ту, Кого всегда любовью отличала среди всех Сил небесных, — прошептала Настя, что вспомнила из молитв: «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную, Матерь Бога нашего…» Пуще затрепыхались огненные мотыльки, и выступило, как живое, лицо строгое и бесконечной доброты исполненное, под синим платом…
Ветер дул в монашьих путаных переходах! Направо — видела теперь Настя — обрушен был потолок, звездная свежая синева лилась в провал…
По грудам земли и кирпича битого вытащив Степана под вольное небо, так и полегла Настя на шелковую траву. Дыхания не стало, руки-ноги были сведены судорогою. Однако же, и теперь себя превозмогая, она прислушалась: как там отец? И вовсе колодою лежал старый знахарь, лишь по временам хрипел, будто сдавливали ему горло…
К рассвету оправилась Настя, ломкий холод и роса принудили ее сесть, охватив плечи. Утро близилось не спеша, и лес еще был полон зловещих ночных, звуков. Одушевленно перешептывались сосны, груша-дичка вздрагивала, будто трясли ее ствол; низовой ветерок ерошил седую материнку…
Подкрадывающиеся шаги чудились бедной Насте. И точно — хоть кричи! — высокая фигура в плаще до пят отделилась от стволов… за нею другая, третья…
Люди в долгих кобеняках уверенно обступили старика и съежившуюся девушку, один потрепал по холке лошадь. Настя видела в светлом сумраке, как под случайно распахнувшимися плащами мелькают то украшенный чеканкою пояс, то пороховница из черепаховой брони, то рукоять пистолета.
Подошедший первым склонился будто от самых розовых облаков. Из-под накинутого капюшона — видлоги — до середины груди свисали усища. Дружески, но с перчинкою скрытой угрозы сказал усач:
— Что-то я раньше вас тут не встречал, добрые люди!
— А Еврася… Георгия Чернеца встречать доводилось?! — неожиданно для себя нашлась перетрусившая Настя. — Ну, так мы от него!
— Эге… — В тени под видлогою угадывалась улыбка. Казак обернулся и позвал: — Охрим, Стецько! А ну, позаботьтесь о гостях дорогих!..
VII
На молодость не
Сжимаясь и сокращаясь, точно глотка чудовища, подвал гнал казака к лестнице, — а та вилась-изворачивалась деревянным кряхтящим драконом, топорща чешуи ступней, выгнутым концом норовя с маху прихлопнуть. По круто крепившемуся откосу пола карабкался Еврась прочь, прочь… но навстречу уже спешили, грозно топоча, взбесившиеся табуреты, тащилась со скрежетом какая-то закоптелая, должно быть, пыточная, утварь; лязгали, виясь ржавые цепи, и здоровенный горшок, подкатившись, бомбою взорвался, чтобы осыпать Еврася острыми осколками…
Чудом удалось казаку вцепиться в ерзающие перила, оседлать лестницу; разъяренный змей, скрипя оглушительно-надсадно, высоко вознес слепую голову, и прыгнул с нее Еврась на дубовые половицы сеней. Тут же, разъяв пригнанные края, вздыбились плахи… но вдруг все застыло, обрело привычный вид, будто застал разгулявшихся духов врасплох маг-усмиритель.
Варварски пышными в доме Щенсных были сени: бревенчатая плоть стен скрывалась под шкурами рысьими и медвежьими, на коврах блистали доспехи из разных стран, щиты, двуручные мечи в окружении более мелкого, но сплошь залитого золотом и каменьями оружия. В большой клетке, напоказ гостям, сидели на насестах охотничьи соколы и кречеты. А за клеткою ступени поднимались наверх, к покоям пана и пани.
Когда обрели неподвижность вещи, услыхал Еврась со двора шаги и говор. Опрометью взбежал он в верхнее жилье; к Зофье вернуться не решился, — еще трусом сочтет, за юбку ее прячущимся! — а потому влетел в комнату напротив. Даст Бог, сумеет он через окно на крышу выбраться…
Тем временем внизу, предшествующий холопами, провожаемый бело-зеленой стражею, вступил в свое жилище пан Щенсный. Видать, бражничал где-то у соседей, да перед рассветом и заявился внезапно…
Казак затравленно озирался. Окно большой душноватой горницы, куда попал он, поверх обычных стеклянных кругляшей в медной решетке было забрано еще и стальною сетью, и плотными шторами. Что здесь хранилось, не панская ли казна?..
Лари скованные, в полосах зеленых и красных; просторная кровать под коврами и мехами; поставцы с затейливыми подсвечниками, шкатулками… Среди комнаты утвержден почернелый столище, испещренный язвами от углей из трубки, каплями воска и следами бессчетных бокалов.
Зашаркало множество подошв… Поняв, что деваться некуда, шмыгнул Еврась за сундук, уставленный напоказ чеканною посудою, и, притаясь, глянул меж тонкогорлых кувшинов.
Расторопные челядинцы внесли новые свечи, за холопами вошел сам хозяин. Впервые видел Чернец так близко властителя поместья, лесов и сел на обоих берегах! И вправду, знаменитый объедала вовсе не был толст — скорее, коротким поджарым телом и острым личиком с кисточками усов напоминал хоря. Заурядный человечек, — цепляли внимание лишь румянец. воспаленный на скулах да потерянные, уныло-беспокойные глаза…