Спартак
Шрифт:
Переполненный триклиний загремел единодушными рукоплесканиями.
Их прервал Сулла, закричав Спартаку хриплым, пьяным голосом:
– А ну-ка, Спартак, ты самый сильный, возьми щит одного из убитых, подыми меч этого фракийца и покажи свою силу и храбрость: сражайся один против четырех оставшихся в живых.
Предложение Суллы встретили шумным одобрением, а бедный рудиарий был ошеломлен, как будто его ударили дубиной по шлему. Ему показалось, что он потерял рассудок, ослышался, в ушах у него гудело, он застыл, устремив глаза на Суллу, и шевелил губами, тщетно пытаясь что-то сказать. Бледный, он стоял неподвижно и чувствовал, как по спине его катятся капли холодного пота.
Арторикс
– Смелее!
Рудиарий вздрогнул при этих словах, огляделся вокруг несколько раз и опять пристально поглядел в глаза Сулле. Наконец, сделав над собой страшное усилие, он проговорил:
– Но… преславный и счастливый диктатор… Я позволю себе обратить твое внимание на то, что я ведь больше не гладиатор; я рудиарий и свободный человек, а у тебя я исполняю обязанности ланисты твоих гладиаторов.
– А-а! – закричал с пьяным сардоническим смехом Луций Корнелий Сулла. – Кто это говорит? Ты, храбрый Спартак? Ты боишься смерти! Вот она, презренная порода гладиаторов! Нет, погоди! Клянусь палицей Геркулеса Победителя, ты будешь сражаться! Будешь!.. – повелительным тоном добавил Сулла и, сделав короткую паузу, ударил кулаком по столу. – Кто тебе даровал жизнь и свободу? Разве не Сулла? И Сулла приказывает тебе сражаться! Слышишь, трусливый варвар? Я приказываю – и ты будешь сражаться! Клянусь богами Олимпа, ты будешь сражаться!
Смятение и тревога, овладевшие чувствами и мыслями Спартака в эти мгновения, были ужасны, и как молнии в грозу то вспыхивают, то гаснут на небе, мелькают и скрещиваются на тысячу ладов, так на лице его отражалась буря, бушевавшая в душе! Глаза его сверкали, по лицу то разливалась восковая бледность, то оно все чернело, то багровый румянец покрывал щеки и под кожей перекатывались желваки мускулов.
Уже несколько раз Спартаку приходила мысль схватить меч одного из мертвых гладиаторов, с быстротою молнии, с яростью тигра броситься на Суллу и изрубить его на куски, прежде чем пирующие успели бы подняться со своих мест. Но он каким-то чудом сдерживал себя. Всякое новое оскорбление, которое выкрикивал Сулла, вызывало у гладиатора негодование, и ему приходилось усилием воли подавлять неудержимое желание растерзать диктатора на части.
Наконец, изнемогая от долгих и нестерпимых душевных мук, Спартак стряхнул с себя оцепенение, и, глухо застонав, – стон этот похож был на рычание зверя, – он машинально, почти не сознавая, что делает, подобрал с полу щит, схватил меч и дрожащим от гнева голосом громко воскликнул:
– Я не трус и не варвар!.. Я буду сражаться, чтобы доставить тебе удовольствие, о Луций Корнелий Сулла. Но клянусь тебе всеми твоими богами, если, по несчастью, мне придется ранить Арторикса…
Вдруг пронзительный женский крик неожиданно и как нельзя более кстати прервал безумную речь гладиатора. Все повернулись туда, откуда он раздался.
В глубине залы в задней стене, спиной к которой возлежал Сулла и его гости, была дверь, скрытая зеленой портьерой, такой же, какие висели на остальных дверях триклиния, которые вели в различные покои дома. Сейчас на пороге этой двери неподвижно, как статуя, стояла мертвенно-бледная Валерия.
Когда раб пришел звать Спартака от имени Суллы, он был у Валерии. Этот вызов, да еще в такой час, удивил и смутил рудиария и сильно напугал Валерию, которая поняла, что Спартаку угрожает опасность более серьезная, чем та, которой он подвергался до сих пор. Движимая любовью к фракийцу, Валерия отбросила все приличия, все правила осторожности и предусмотрительности. Она велела рабыням одеть ее в одежду из белоснежной льняной ткани, усыпанную
Валерия явилась на пир с твердым намерением казаться веселой, ищущей на этом пиру развлечений, но не могла совладать с собой: осунувшееся, бледное лицо ее выдавало мучительную тревогу и страх.
Спрятавшись за портьерой, она с отвращением и негодованием следила за яростным сражением гладиаторов, и особенно за последующей сценой, разыгравшейся между Спартаком и Суллой. При каждом их слове, при каждом движении она вздрагивала и трепетала. Она чувствовала, что силы покидают ее, но все ждала и не входила, не теряя надежды на благополучный исход. Когда же она поняла, что Сулла принуждает Спартака сражаться с Арториксом, которого, как она знала, Спартак очень любил, когда увидела, что рудиарий, вне себя от гнева и отчаянья, готов уже начать бой, и услыхала его возбужденную речь, которая, несомненно, должна была закончиться угрозой и проклятием Сулле, она поняла, что без ее немедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет!
Испустив крик, исходивший из самой глубины сердца, она, раздвинув портьеру, появилась на пороге и сразу привлекла к себе внимание всех гостей и Суллы.
– Валерия!.. – удивленно воскликнул Сулла, стараясь приподняться с ложа, к которому, казалось, его пригвоздили обильные яства и возлияния фалернского. – Валерия!.. Ты здесь?.. В этот час?..
Все встали, вернее – пытались встать, так как не все могли сохранить равновесие и удержаться на ногах; но все более или менее почтительно приветствовали матрону.
Лицо вольноотпущенницы Ювентины сначала покрылось пурпурной краской, под стать пурпурной кайме ее туники, затем страшно побледнело; она не поднялась с ложа, а, стараясь сделаться как можно меньше, сжаться в комочек, незаметно сползла под стол и спряталась за складками скатерти.
– Привет всем, – сказала Валерия минуту спустя, окинув быстрым взглядом обширную залу и стараясь успокоиться. – Да покровительствуют боги непобедимому Сулле и его друзьям!
В то же время она обменялась взглядом взаимного понимания со Спартаком. Гладиатор еще не начинал боя и как зачарованный не мог отвести от Валерии глаз: ее появление в такую минуту казалось ему чудом.
От внимания Валерии не ускользнуло соседство Суллы с Ювентиной и исчезновение вольноотпущенницы. То, что она увидела, заставило ее покраснеть от негодования; тем не менее, сделав вид, будто ничего не заметила, она приблизилась к столу. Сулле в конце концов удалось подняться, но он шатался, с трудом держался на ногах, и видно было, что недолго сможет сохранить вертикальное положение.
Он все еще не мог прийти в себя от удивления, вызванного появлением Валерии в таком месте и в такой час; и хотя его глаза смотрели тускло, он несколько раз испытующе взглядывал на жену. Она же, улыбаясь, сказала:
– Ты столько раз приглашал меня, Сулла, на твои пиршества в триклиний… Сегодня вечером мне не спалось, а меж тем до меня долетал отдаленный шум веселья – и вот я решила облечься в застольную одежду и явиться сюда, чтобы выпить с вами чашу дружбы, а потом уговорить тебя ради твоего здоровья удалиться на покой. Но, придя сюда, я увидела сверкание мечей и трупы, лежащие на полу. Что же это наконец? – вскричала матрона с чувством беспредельного негодования. – Вам мало бесчисленных жертв в цирках и амфитеатрах! Вы с диким наслаждением воскрешаете запрещенные, давно забытые варварские обычаи, чтобы на пиру упиваться предсмертными муками гладиаторов, повторять губами, непослушными от вина, судорожные движения губ умирающих…