Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Скороденко Владимир Андреевич

Все это, конечно, личный бунт, но самый его успех придает ему социальное и классовое звучание. Вопящий «лорд» Сатч, который сам защищается в суде и побивает коммерсантов в их собственной классовой игре, «битлы», которые зарабатывают миллионы, наслаждаются ими, как капиталисты, но не собираются становиться буржуа, — это камерные, личные войны рабочей молодежи против богачей, которые правят ими.

Нигилизм и дух анархии, которые владеют частью нашей молодежи, конечно, присутствуют и здесь, но бок о бок с ними есть и решимость отстаивать свое право на индивидуальность в мире, в котором много болтают об отдельном человеке, а на самом деле стараются стереть его с лица земли.

Помимо преклонения перед «битлами», есть много других явлений, в которых отражается личная борьба рабочей молодежи против капитализма. Молодое поколение

всегда шокирует и пугает старших, но наша молодежь, кажется, стремится поразить не столько старших, сколько самих себя. Молодежь часто ведет себя так, словно хочет уничтожить основу, фундамент собственной жизни. Костюмом, манерами, необузданностью, взглядами, моралью, осмеянием всех и вся (в том числе и самих себя) молодые словно доводят себя до неистовства и жаждут разрушения общественных идеалов. Но если присмотреться, то во всем этом главное — всего лишь стремление человека выжить и утвердить себя в обществе, которое вовсе не хочет его утверждения как индивида. Это относится ко всей молодежи и вдвойне справедливо по отношению к молодежи рабочей. Когда общество организовано таким образом, что отдельный человек — ничто, тогда этот отдельный человек любыми средствами начинает преувеличивать собственное значение. Это естественная реакция после двух мировых войн, ибо война по природе своей — уничтожение индивидов. Но, как ни странно, на этот раз выступили не те, кто был раздавлен войной, а послевоенное поколение, которое страдало не от самой войны, а скорее от ее последствий.

Эта камерная, личная война не обходится без насилия. Знаменитые набеги рабочей молодежи — «модов» и «рокеров» — на наши приморские курорты, где они учиняли, судя по полицейским отчетам, полный разгром, не что иное, как желание уничтожить силу, что держит всех их за глотку. В действительности эти разгромы никогда не были главным, что бы там ни утверждала полиция. Истинное наслаждение для них — выбрать самый чопорный курорт и вести себя как можно грубее и примитивнее: носиться по респектабельным улицам на ревущих мотоциклах, выставлять напоказ своих шалых девушек и немыслимые одеяния. К насилию прибегали лишь в тех случаях, когда полиция пыталась выкинуть их вон.

Бунтарство по природе своей вовсе не всегда связано с насилием. В нескольких сотнях ярдов от того места, где я живу, находится главная улица, которая на протяжении полутора километров тянется через парк. В полночь порой я вижу в конце улицы сборище рабочих ребят на мощных мотоциклах. Они занимаются любительским спортом. Задача — развить на этих полутора километрах скорость 160 км/ч. Риск очень велик, и препятствий много. Прежде всего полицейский моторизованный патруль и уличное движение. Кроме того, на перекрестках стоят светофоры, и требуется большое мастерство и точность во времени, чтобы на большой скорости с ходу проскочить их при зеленом свете. Дорога заканчивается Т-образным перекрестком, и мотоциклист должен после скорости 160 км/ч замедлить ход настолько, чтобы резко свернуть в конце трассы. Это опасное и шумное времяпрепровождение, но жестокости и насилия здесь нет. Требуется большая смелость, так как только самым ловким удается и набрать скорость, и миновать светофоры, и сделать поворот в конце. Любители этого спорта изъясняются на своем особом жаргоне и одеты, наподобие средневековых рыцарей, в черную кожу и металлические шлемы. Вы трепещете за их жизнь, но сердцем вы с ними, когда они с шумом уносятся во тьму, словно эта сотня миль в час хоть на миг вырывает их из тесной темницы жизни.

Теми же причинами можно объяснить дикие, чуть ли не ритуальные танцы нашей молодежи. В этом смысле мы не так уж отличаемся от первобытного общества, об этом твердят все, но важно понять, в чем тут суть. Примитивные люди танцевали эротично, ибо их сексуальный уровень был слишком низок и нуждался в стимуляции. Это была социальная необходимость. Сегодня сексуальный уровень нашей молодежи достаточно высок, зато очень недостает «естественных» условий для самовыражения и полноты эмоциональной жизни личности — они-то и требуют стимуляции.

Можно произносить напыщенные речи против твиста, но мода и увлечение такими танцами всегда имеют социальную подоплеку. В этом смысле твист можно сравнить с бешеной мотогонкой в темноте: тут тоже есть элемент и эротики, и смелости, и самоудовлетворения, и бегства от действительности. Взгляните на танцующих твист, и вы убедитесь, насколько это «личный» танец. Партнеров два,

но каждый, в общем, занят собственным эмоциональным круговоротом. Хороший «твистер» целиком поглощен собой и своими движениями и лишь иногда спускается на землю и сталкивается с партнером, который находится в состоянии такого же транса. Лучшими «твистерами», кстати, бывают дети, — они так естественно думают только о себе. Я замечал это на детских вечеринках, на днях рождения сына.

И вот мы невольно, хотя и неизбежно, пришли к вопросу о влиянии секса на наше общество. Здесь не место говорить об отношении к сексу рабочей молодежи или о роли секса в обществе или вообще давать социологический анализ этой проблемы. Я могу только бросить самый поверхностный взгляд, как и на все прочие проблемы, и попытаюсь не столько ответить на вопрос «что», сколько выяснить «почему».

Нет никакого сомнения в том, что новые сексуальные отношения играют определенную роль в современных условиях. Половая мораль, основанная на любви, браке и детях, еще существует, но эти респектабельные формы перестают быть общепринятой нормой. Моральная посылка, гласящая, что все браки совершаются на небесах, воспринимается сейчас как шутка. Религиозная половая мораль мертва. Несмотря на шаткую мораль нотингемских рабочих у Силлитоу, рабочий класс всегда более строго соблюдал брачные и моральные государственные законы. Рабочий люд имел меньше возможностей нарушать их. Пролетарии слишком много и тяжело работали, слишком мало разрешали себе игры эмоций, чтобы широко пользоваться внебрачными связями. И, несмотря на то что рабочий-подросток привык употреблять грубые слова, касающиеся половых отношений (практически таково каждое четвертое или пятое слово в оживленном разговоре), однако с точки зрения морали он куда более целомудрен, нежели молодые буржуа. Буржуа намного распущеннее, хотя и более сдержанны в речах.

А разрушается в нашем обществе именно буржуазная основа половой морали. Она начала разрушаться давно, но это происходило при закрытых дверях (в книгах Д. Лоуренса, которые нельзя было купить). Но в последние годы эти двери широко раскрыли (а может, просто вышибли), и теперь разложение происходит у всех на глазах. В этом публичном нарушении старых моральных и половых табу есть даже элемент вакханалии.

Очень интересно наблюдать, как капитализм осуществляет процесс уничтожения своих собственных моральных и сексуальных норм. После войны, вместо того чтобы остановить разложение (пятьдесят лет он безуспешно пытался это делать), капитализм начал обращать упадок нравов себе на потребу. Этикой капитализма сделалась аморальность, а сексуальная аморальность лежит в основе многих других отступлений от морали, ибо если уж нельзя верить в честность тех, кто прокламирует взаимную любовь, то можно ли вообще говорить о социальном или личном доверии?

Как же это все сказывается на молодых представителях рабочего класса?

Живя в буржуазном обществе, мы неминуемо сталкиваемся с воздействием норм буржуазной морали, а хлынувший на нас бесконтрольный секс влияет на убеждения рабочего класса. Большинство молодых рабочих все еще влюбляются, женятся, рожают детей и не очень-то запутываются в сложной паутине секса. По сравнению с буржуазией процент разводов в рабочей среде весьма невелик. Но никто в нашем мире не может скрыться от обнаженных грудей, измен, оргий, гомосексуализма, побочных детей, насилия и алчности, которые составляют повседневный рацион наших телевизионных передач, прессы, рекламы, кино и даже популярной литературы. Однако мы уже привыкли к этому, хотя время от времени кому-нибудь вдруг становится тошно.

Милтон Шалмэн, несколько циничный, но остроумный обозреватель газеты Бивербрука «Ивнинг стандарт», обычно сухо подсмеивается над сложными сексуальными драмами на телевидении; но в тот день, когда я писал эти строки, он вдруг страшно возмутился по поводу сверхсексуальной пьесы под названием «Полиция Ривьеры». Его бешеная атака на режиссера и автора и на порнографическое содержание пьесы — редчайший случай в нашей прессе. А ведь «Полиция Ривьеры» занимает второе место среди самых популярных телепроизведений; и так как большая часть зрителей состоит из рабочих, то это означает, что огромное количество рабочих охотно смотрит пьесу, о которой другой известный критик писал в «Спектэйторе»: «Мерзкая программа… ее вдохновителем был, видно, журнал «Континентальные фильмы» — издание, полное снимков женщин, которые подстегивают усталых работников телевидения».