Спасатель. Серые волки
Шрифт:
Но была и другая, вполне осознанная, прагматическая причина: Россия, Союз – для грамотного экономиста это было гигантское непаханое поле, фантастически огромная база для экспериментов, то самое безбрежное море возможностей, в которое он был уже почти готов выйти.
Помимо новостей политических, Бибиси на своих волнах доносила из далекой России и новости иного плана, чаще всего криминальные. В списках лиц, расстрелянных, взорванных и сожженных заживо в ходе крутых разборок, попадались знакомые имена – конкуренты, союзники, легендарные авторитеты и просто шестерки, с которыми порой доводилось пересекаться. Это были приветы из другой жизни, которой словно и не было на самом деле – так, приснилось чтото под утро, чепуха какаято, толком и не вспомнишь, что
Имена Монаха, Солдата и Законника в этих сводках с театра боевых действий не упоминались. Да он и не ожидал их услышать: не такого высокого полета это были птицы, чтобы об их смерти на весь мир трубила Бибиси. Кроме того, если их всетаки шлепнули – а он был процентов на девяносто пять уверен, что именно так и случилось, – то произошло это вскоре после его отъезда, когда он еще не успел соскучиться и не начал внимательно следить за новостями. Мать, прилетевшая в Лондон через месяц после них с отцом, ничего не говорила о судьбе его приятелей. Она не говорила, а он не спрашивал, да и откуда, скажите на милость, ей, жене высокопоставленного чиновника Внешторга, было знать, что сталось с этими тремя обалдуями?
Когда Союз окончательно развалился, чуть ли не на следующий день после подписания исторического договора в Беловежской пуще отца отозвали на родину. Собираясь в дорогу, он пребывал в явном сомнении – похоже, подумывал остаться в Англии навсегда. Наверняка подумывал, но не остался: вопервых, он тоже был не прочь проложить по непаханому полю российской политики и экономики свою собственную борозду, а вовторых, невозвращенец невозвращенцу рознь. Не каждого из тех, кто воскликнул: «Прощай, немытая Россия!» – готовы взять под круглосуточную опеку ЦРУ и Ми6, а у КГБ длинные руки – были, есть и будут.
И он уехал. Почти месяц о нем ничего не было слышно, а потом он вызвал к себе мать, из чего следовало, что все кончилось более или менее благополучно. И все действительно кончилось хорошо. Насколько понял Мажор, отца вызвали в Москву в первую очередь затем, чтобы задать несколько вопросов по поводу какихто денег, исчезнувших с заграничных счетов Внешторга незадолго до августовского путча и прихода к власти в России Бориса Ельцина. Папахен, не будь он дипломат, выдержал трудный экзамен с честью и даже получил повышение, заняв какойто пост в новом российском правительстве. «Экий вы, батенька, прохвост, – непочтительно, но с восхищением и завистью подумал тогда о родителе Мажор. – Вот это класс, куда уж тут Монаху с его Серыми Волками»…
Примерно тогда же, перед самым отъездом отца в Москву, Бибиси поведала Мажору очередную кровавую историю, произошедшую – видимо, для разнообразия – не в Москве и не в Питере, а в деревенской глуши гдето под Рязанью. Там, под Рязанью, располагался СвятоВоздвиженский мужской монастырь. В художественные описания одна из крупнейших радиостанций мира, естественно, не вдавалась, ограничившись кратким упоминанием названия, но Мажор очень живо представил себе это место: разрушавшийся на протяжении восьми десятков лет комплекс монастырских построек, от силы десяток изнуренных молитвами, скудной пищей и непосильным трудом тощих бородатых мужиков в грязноватых и выцветших монашеских одеяниях, сочащиеся сыростью, побитые черной плесенью, метровой толщины кирпичные стены, тусклое мерцание едва не задуваемых неистребимыми ледяными сквозняками свечей и на километры вокруг – грязь, глушь, бурьян, запустение… Словом, немытая Россия во всей своей красе.
Вот на этом мрачном фоне и разыгралась кровавая трагедия. Прозвучавшее по радио сообщение, как и все подобные сообщения, отличалось телеграфной краткостью стиля и касалось исключительно фактической стороны дела. Факты же были таковы: однажды, собравшись к заутрене, монахи обнаружили, что обычно запиравшиеся на ночь двери монастырского храма распахнуты настежь. На полу в алтаре плавал в луже собственной крови труп отцанастоятеля преподобного иеромонаха Феофила со зверски раскроенным черепом. Орудие убийства – один из топоров, которыми братья кололи дрова на хозяйственном дворе, –
Святая православная церковь предала преступников анафеме; московский патриарх назвал это злодеяние едва ли не самым чудовищным со времен установления советской власти и заявил, что о стоимости похищенных реликвий говорить не приходится, ибо они бесценны как в материальном, так и в первую очередь в духовном смысле. Независимые эксперты, в руки которых попал примерный список украденного, также затруднились дать точную оценку, однако сошлись во мнении, что с учетом художественной, исторической и культурной ценности перечисленных в списке предметов речь идет о сумме, исчисляющейся несколькими миллионами – понятно, что не рублей.
Помнится, прослушав это сообщение, Мажор лишь горестно вздохнул и пожал плечами: ну а чего вы хотели? Быдлу только дай волю, оно вам еще и не такого наворотит. Оно, быдло, составляет подавляющее большинство населения любой страны, только в одних странах им научились управлять, а в других – нет. Например, тут, в Европе, быдло научили уважать закон, накормили его от пуза, дали ему тряпки и развлечения на любой вкус, оно и довольно – в охотку тянет лямку и не вякает. А если чемто вдруг недовольно, если и вякает по какомунибудь пустяковому поводу, то тихонько, вполголоса, с соблюдением предписанных законом правил и установлений. Потому как здесь, в отличие от матушкиРоссии, закон – не дышло, которое можно вертеть, куда заблагорассудится, и ему до каждого есть дело. Только рыпнись, а он уже тут как тут – вежливо берет под козырек и предлагает пройти в участок…
Его полное полупрезрительной горечи философское благодушие как рукой сняло тем же вечером, когда все та же Бибиси в очередном новостном выпуске передала, что по подозрению в совершении вызвавшего широкий общественный резонанс преступления задержан один из восьми проживавших в монастыре трудников, имевший, по непроверенным сведениям, криминальное прошлое и ранее судимый за кражу. Британской радиостанции, в отличие от российских СМИ, на тайну следствия было наплевать с высокого дерева, благо следствие велось не в Великобритании. Этим пронырам удалось выведать имя подозреваемого, и они без малейшего колебания выдали его в эфир. Вот тутто Мажора и перекосило: подозреваемый был не кто иной, как Монах – храбрый Портос, отчегото перепутавший роли и вместо Арамиса подавшийся в монастырь.
Собственно, догадаться, каким ветром его занесло под Рязань и прибило к монастырским воротам, было несложно: перетрусивший Монах спрятался там от мести Пузыря, и, следует отдать ему должное, спрятался хорошо – вряд ли комуто могло прийти в голову искать этого отморозка в действующем православном монастыре.
Домыслить остальное тоже было нетрудно. Возможно, Монах сидел бы под защитой монастырских стен и мирно колол дрова до скончания века, но гдето с месяц назад Пузыря чуть ли не со всеми его бригадирами покрошили в капусту конкуренты. Угроза миновала, и Монах решил, что пришла пора возвратиться в мир – лучше, конечно, не с пустыми руками. Промежуток между зарождением идеи и ее претворением в жизнь у него всегда был минимальный; решив, по обыкновению, что все ясно как божий день и что продумывать и планировать тут нечего, этот кретин с ходу начал действовать и, как обычно, напортачил. А напортачив, сел – теперь, надо полагать, надолго, если не навсегда.