Спасатель. Серые волки
Шрифт:
Ключи – это был настоящий подарок. Жить на даче он, конечно, не собирался. Мать наивно полагала, что папахен не показывался там уже несколько лет, за исключением редких случаев, когда ей удавалось его уломать. С такой же наивностью она верила, что его периодические отлучки продолжительностью от одного до трех дней объясняются служебной необходимостью. Раньше Мажор думал, что она просто держит хорошую мину при плохой игре и выдает желаемое за действительное, потому что ей самой это удобно. Но теперь, когда она, утирая слезы облегчения, вручила ему ключи от папашиного персонального гнезда разврата, искренне полагая, что помогает сыну улучшить жилищные условия, сын понял: она еще глупее, чем кажется.
Но все равно получение свободного доступа в загородный дом он расценил
С начала и до конца – к счастью, не такого печального, как можно было ожидать и прогнозировать, – все это оставалось для него разновидностью веселой, азартной игры, особенно увлекательной потому, что выигрыши в ней случались куда чаще проигрышей. И он играл в эту игру, незаметно для себя увлекаясь, втягиваясь и начиная получать от нее все больше удовольствия, потихонечку пьянея от своей полной безнаказанности и свободы от какихлибо правил и установлений, за исключением правил и установлений стаи, которые по большей части сам же и выдумывал, – играл до тех пор, пока жизнь, потеряв наконец терпение, не отвесила ему отрезвляющую оплеуху.
5
Произошло это летом девяностого, примерно за год до августовского путча и развала Союза. Началось все, как это часто случается, с пустяка, почти что с анекдота, а кончилось так, что даже толстокожий Солдат, как ни тужился, не сумел отыскать в своем словарном запасе ни одной подходящей к случаю казарменной остроты.
Мажор повстречался с Монахом в октябре; таким образом, его участие в деятельности «бригады Серых Волков» продлилось гдето около восьми, от силы девяти месяцев. За это время они обзавелись тем, что у рэкетиров всех времен и народов зовется огородом – пусть небольшим, зато своим собственным, на территории которого чувствовали себя полноправными хозяевами. Защищать эту территорию от посягательств со стороны гастролеров и конкурирующих организаций им пока удавалось без единого выстрела. Это почти небывалое обстоятельство целиком и полностью являлось заслугой Мажора, который не зря угробил четыре года, обучаясь тонкому искусству дипломатии, и не единожды демонстрировал на практике полученное в стенах прославленного учебного заведения умение заболтать оппонента до полной потери ориентации в пространстве и времени.
Оружия Мажор не признавал в принципе, считая его применение делом недостойным интеллигентного, мыслящего человека. В его представлении идеалом разбойника был не Робин Гуд и не пушкинский Дубровский, а Остап Бендер – веселый, изобретательный проходимец, единственным оружием которого были его ум и личное обаяние. Законник, с которым Мажор однажды поделился этим своим мнением, с самым серьезным и авторитетным видом разъяснил ему разницу между юридическими терминами «разбой» и «мошенничество». Кажется, этот самовлюбленный болван на самом деле думал, что без пяти минут выпускнику МГИМО эта разница неизвестна; верилось в это с трудом, но другого объяснения прослушанной лекции по правовым вопросам Мажор не видел и потому решил больше с Законником на отвлеченные темы не разговаривать. Образованный дурак плох в первую очередь тем, что не ощущает разницы между высшим образованием и интеллектом и уверен, что, получив первое,
Впрочем, речь не о Законнике, а об огнестрельном оружии. Несмотря на расхождения чисто терминологического порядка, в главном Законник горячо поддерживал Мажора: если удается обходиться без стрельбы, это просто превосходно; мы же не бандиты и не мокрушники, а ствол, который ты просто для понта таскаешь в кармане, – это лишние несколько лет к сроку. Да что там – это отдельный, самостоятельный срок, без которого лучше обойтись. «Не насиделся, что ли?» – вопрошал он, обращаясь к Монаху, который вместе с Солдатом в их компании лоббировал интересы производителей стрелкового оружия.
Всеми силами удерживая подельников от приобретения арсенала, Мажор тем не менее четко понимал, что на голом пацифизме и умении заговаривать зубы далеко не уедешь. Он считал необходимым легализоваться, открыть или подмять под себя какуюнибудь успешную, перспективную фирму, обзавестись собственной службой безопасности и уж тогда, получив все необходимые разрешения (без проблем, были бы бабки), покупать любые стволы в любом разумном количестве.
К этому подталкивала сама жизнь, которая продолжала стремительно меняться, предъявляя к тем, кто пытался ее оседлать, все новые и новые требования. Игра на глазах переставала быть игрой; надо было расти, выходить на новый уровень, пока более сильные и расторопные конкуренты – солнцевские, битцевские, люберецкие, а то и какиенибудь случайные гастролеры из Казани – не раздавили доблестных «Серых Волков», как козявку. Да и сам Мажор, продолжая наслаждаться игрой, теперь постоянно чувствовал, что пора остепениться, перестать играть в Остапа Бендера и начать вживаться в образ Александра Ивановича Корейко.
Он уже разработал план – в ту пору казавшийся блестящим, теперь, с высоты прожитых лет и накопленного опыта, он представлялся подетски наивным, как школьное сочинение на тему «Какой я вижу жизнь в 2000 году», – и присмотрел парочку подходящих фирм в своем районе – небольших, а значит, плохо защищенных и легко поддающихся захвату и при этом с неплохой перспективой развития. Он даже успел обсудить свой план с Законником и заручиться его полным одобрением и поддержкой, но тут, как обычно, в дело встрял Монах и все испортил – опять же, как обычно.
Ни о какой легализации Монах и слышать не хотел, хотя аргументы Мажора были предельно просты, доходчивы и убедительны. Мажору очень скоро стало ясно, что спорить бессмысленно: Монах упирался именно потому, что это была его инициатива, его, Мажора, аргументы. Пока они бомбили ларечников и взламывали гаражи, Монах еще мог худобедно претендовать на лидерство – в основном потому, что это лидерство никто не оспаривал. Но в легальном бизнесе он смыслил как свинья в апельсинах; предлагаемый план развития автоматически выводил на главные роли Мажора и Законника – в первую очередь, конечно же, Мажора, – отодвигая их с Солдатом кудато на задний план. Монаху это, естественно, не улыбалось, он бесился и лез из кожи вон, доказывая свое превосходство. Дело уверенно катилось к открытому конфликту, но так до него и не дошло, потому что наступил июль девяностого, и стряслось ЭТО.
Все сошлось одно к одному, как в плохом романе. Упоминавшаяся выше анекдотическая сцена, ставшая отправной точкой далеко не веселых событий, разыгралась за столиком одного из московских ресторанов. Монах заскочил туда перекусить и совершенно случайно разговорился с мужчиной, который сидел за соседним столиком. Мужчина оказался оперативником убойного отдела какогото РОВД. Пребывая в крайне удрученном и подавленном состоянии духа ввиду повсеместного роста преступности и глубокого разочарования как в избранной профессии, так и в жизни вообще, доблестный опер нарезался до розовых лошадей и, внезапно проникшись к Монаху горячей симпатией, прямо там, за столиком, подарил ему свой табельный пистолет.