Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Шрифт:
– Хватит болтать, – тяжело дыша, отозвался Оранжевый. Он посмотрел на окровавленный нож в своей руке, с отвращением зашвырнул его в лес и брезгливо скривился, разглядывая забрызганную куртку. – Черт, заляпался весь из-за этой суки… Ну, чего ты там стал? Сюда иди, надо ее обшмонать, а потом прикопать до весны.
– Как только подснежник распустится в срок… – дурашливо запел Кувалда, идя к нему по отмеченной пунктиром красных капель неровной снежной борозде.
– Вот именно, – набирая в пригоршни снега, чтобы умыть лицо, утвердительно проворчал Оранжевый.
В вопросах питания, как, впрочем, и во всех остальных вопросах,
Гордость Женька имел, но, во-первых, аппетит у него по молодости лет был без преувеличения волчий, а во-вторых, при всем уважении к маме, повариха тетя Таня готовила куда лучше. У него хватало ума даже не заикаться ни о том, ни о другом, тем более что подчищать оставленные матерью на столе тарелки и кастрюльки ему не составляло никакого труда – раз-два и готово, и даже мыть необязательно, потому что и так все вылизано до блеска.
Сегодня, однако, с его хваленым аппетитом явно что-то приключилось, и за едой он был донельзя медлителен и рассеян. Если бы это увидела мама, она бы непременно решила, что сын подхватил вирусную инфекцию, и вбухала остаток зарплаты в какие-нибудь дорогущие новомодные таблетки. Но это еще полбеды; если бы мама узнала, о чем думает, кроша хлеб, ее любимый отпрыск, с ней наверняка случился бы сердечный приступ.
Отпрыск опять думал о Шмяке – вернее, о том, как и почему тот умер и что в связи с этим следует предпринять. Кое-что он уже предпринял, промолчав и утаив тем самым важную для следствия информацию. От этого было немного не по себе, но он понимал, что ничего непоправимого пока что не совершил: «Сегодня промолчал, а завтра, если понадобится, скажу – что тут такого? Может, я просто забыл. От волнения забыл, а теперь вот вспомнил и решил рассказать. Нормально? Вроде да…»
Проще всего было принять на веру версию доктора Васильева, подтвержденную врачом из районной больницы и участковым капитаном: внезапный приступ буйства, повлекший за собой столь же внезапный сердечный приступ с летальным исходом. К такому заключению пришли взрослые, образованные, наделенные официальными полномочиями люди, и она была закреплена казенной бумагой с гербовой печатью. Но до конца поверить в нее Женьке мешали две вещи, которые были известны ему и неизвестны упомянутым серьезным дядям.
Во-первых, Шмяк явно опасался чего-то подобного – как выяснилось, не напрасно. А во-вторых, парализованная тетка из четвертой палаты, которая так напугала Шмяка, убралась из пансионата сразу же, как только смогла, буквально в день его смерти – на том же такси и с тем же неприятным типом в волчьей шапке, который ее привез.
Поскольку официальная версия обдумывания не требовала, Женька решил немного поковыряться в неофициальной, своей собственной. Если Шмяк не обознался, если эта Анна Дмитриевна прибыла сюда по его душу, значит, умереть ему все-таки помогли. Она и помогла, больше просто некому. Прикинулась калекой, свистнула у сестры-хозяйки ключ – при минимальной сноровке это не сложнее, чем отнять леденец у трехлетнего ребенка, – а когда в пансионате выключился свет, тихонько выбралась из палаты, проникла в комнату Шмяка и сделала то, что в шпионских боевиках иногда называют «боевым уколом».
Ну, допустим, сказал себе Женька, густо посыпая солью сваренную на молоке рисовую кашу. Расскажи такое кому-нибудь – засмеют до смерти, но – допустим. Тогда кавардак
Он попробовал кашу, которая изначально задумывалась как сладкая, покатал ее во рту, смакуя, после чего старательно, будто внося удобрение в скудную почву, поперчил. Пока что его теоретические изыскания давали ярко выраженные отрицательные результаты: вместо ответов он находил лишь новые вопросы, которые все время норовили раздвоиться, ветвясь, как корни дерева, и, как корни, уходя все глубже в неизведанные, темные недра.
Допустим, убийца нашел то, что искал. Тогда в конверте, который Шмяк отдал Женьке на хранение, должно находиться какое-то указание на то, что, собственно, это было, для чего оно нужно и стоит ли об этой штуке горевать. Чтобы в этом убедиться, конверт следует вскрыть. Ну да, а как иначе? Шмяк этого не запрещал. «Если что, сам сообразишь», – сказал он, а еще посоветовал действовать, причем не как российский школьник, сын уборщицы с двумя высшими образованиями, а как герой приключенческого романа. Вряд ли, говоря о действиях а-ля Индиана Джонс, он имел в виду, что новоявленный герой отдаст конверт главврачу Семену Тихоновичу или сонному участковому менту, даже не попытавшись в него заглянуть.
Снова попробовав кашу, Женька вздрогнул и изумленно уставился в тарелку, не зная, проглотить ему то, что попало в рот, или выплюнуть от греха подальше. Его рука потянулась к бутылочке с уксусом, но благоразумие взяло верх: каша была молочная, и с приправой в виде уксуса то, что сейчас казалось несъедобным, обещало стать таковым по-настоящему, вплоть до пищевого отравления. Покойный Шмяк утверждал, что не приучен выбрасывать еду; Женька Соколкин никогда ничего подобного не говорил, но как раз он-то на самом деле физически не мог вот так запросто выбросить еду – тем более ту, что приготовила мама. Тяжело вздохнув, он вооружился ножом, отпилил от буханки хлеба ломоть толщиной в два пальца и с мрачной решимостью набросился на результат своих кулинарных изысков.
Ладно, думал он, с усилием проглатывая то, что никак не желало глотаться, ладно, с этим, будем считать, разобрались. Теперь рассмотрим вариант номер два. Как в том детском стишке: шарил-шарил – не нашел, сам заплакал и пошел… Если Шмяка убили из-за этой штуки и только после этого начали ее искать, значит, убийца был уверен, что она там. А ее там не оказалось. Сначала точно была, а потом пропала. Если Шмяк не смыл ее в унитаз и не выбросил в окошко, что вряд ли, значит, он ее кому-то передал. А не знаем ли мы, случайно, кого-нибудь, кому он что-то передавал незадолго до смерти?
Ложка, тихонько звякнув, легла в опустевшую тарелку. Женька механически, не чувствуя вкуса, дожевал, проглотил, встал из-за стола и, подойдя к раковине, долго, стакан за стаканом, пил холодную воду, чтобы потушить бушующий во рту пожар.
Только теперь до него начало понемногу доходить, в какую историю втравил его покойничек, что имел в виду, предлагая, «если что», действовать по обстановке, в стиле героев Жюля Верна, Майн Рида и Конан-Дойля. По всему получалось, что убийца искал в комнате Шмяка именно конверт – тот самый, который Шмяк чуть ли не силком всучил Женьке незадолго до смерти. Значит, конверт представлял какую-то ценность – видимо, немалую, раз из-за него убили человека. А где один, там и…