Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Шрифт:
– К амбразуре! – прорычал он, и Андрей повиновался раньше, чем успел подумать, стоит ли это делать.
Атакующие уже добрались до траншеи. Они были одеты в одинаковую черную униформу, поверх которой Андрей разглядел легкие бронежилеты, и перемещались с быстротой и ловкостью профессиональных вояк. Один из них выпрямился во весь рост на бруствере, готовясь спрыгнуть в траншею, и Андрей свалил его короткой, на два патрона, очередью. Прилетевший невесть откуда ответный гостинец ударил в край амбразуры, запорошив глаза цементной пылью; ничего не видя, Андрей выстрелил наугад. Тогда, в Чечне, было очень похоже, и Андрею опять вспомнилась восточная поговорка «Если ты участвуешь в их делах, они – твои братья». Применительно к ситуации в ней ощущалась какая-то несправедливость, но поделать с этим, как обычно, было
Трое бойцов, один из которых был Слон, тесно прижавшись друг к другу плечами, стояли напротив выбитой двери монолитной, ощетинившейся автоматными стволами группкой и бешено палили в затянутый дымом проем. Глянув туда, Липский разглядел сквозь дым траншею, которая показалась ему чуть ли не доверху заваленной трупами в черной униформе.
Потом все как-то неожиданно кончилось. Ударила последняя очередь, в дыму, пятясь, мелькнула последняя черная фигура, и поле боя очистилось.
– Отмахались, – опустив дымящийся автомат, сказал Слон. – Живы, славяне?
– Провести перекличку, – раздался спокойный голос Стрельникова. – Проверить боеприпасы и снаряжение, выслать трофейную команду. Николай, командуйте.
Слон деятельно принялся распоряжаться, выполняя старый воинский ритуал, описанный Михаилом Юрьевичем Лермонтовым в бессмертной поэме «Бородино»: «тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Дождавшись, пока назовут его фамилию, и подав голос в знак того, что жив и невредим, Андрей съехал лопатками по шершавой цементной стене, уселся на холодный жесткий пол и закурил. Бункер, еще совсем недавно казавшийся ему до крайности неприятным местом, теперь казался милым, уютным, а главное – надежным. Все познается в сравнении, подумал Липский и, отыскав взглядом Женьку, подмигнул, постаравшись сделать это весело и непринужденно. Видимо, с его весельем и непринужденностью что-то было не так, поскольку Женька в ответ даже не улыбнулся.
– Я говорил вам, Андрей Юрьевич, что противник у нас очень серьезный, – негромким спокойным голосом напомнил Стрельников.
Он уже переоделся, сменив свой попорченный пулей и залитый кровью песочный наряд опереточного британского полковника на обычный полевой камуфляж, и держался как ни в чем не бывало. Если бы не бледность и легкая заторможенность движений, можно было бы решить, что рана его вообще не беспокоит, а тот, кто о ней не знал, ни за что бы не догадался, что Виктору Павловичу каких-нибудь полчаса назад попортили эпителий.
– Причем, – продолжил он, возясь с сигарой и золоченой гильотинкой, – я говорил вам это еще тогда, когда вы имели возможность отказаться от участия в экспедиции. Именно затем и говорил, чтобы вы хорошенько подумали и решили для себя, какую цену готовы заплатить за успешное окончание своего расследования.
Гильотинка издала негромкий щелчок, срезанный кончик сигары упал на дно траншеи и откатился в угол, смешавшись с кучкой другой органики, которая годами гнила там, готовя плацдарм для вторжения в это царство скучного серого бетона неторопливых, но дьявольски упорных зеленых захватчиков. Стрельников крутанул рубчатое колесико бензиновой зажигалки и, погрузив кончик сигары в треугольный язык пламени, окутался медвяным дымком.
– Все так, – сдержанно согласился Андрей. – Только я что-то не пойму, куда вы клоните. Даже если под впечатлением от последних событий я и передумал, соскочить теперь все равно не удастся.
– Соскочить, – раздумчиво повторил Стрельников. – А вы заметили, насколько глубоко уголовный жаргон проник в словарный запас законопослушных, вполне себе интеллигентных россиян?
– Вашими молитвами, – буркнул Андрей. – В этой стране половина населения уже отсидела, а вторая готова сесть в любой момент. Вы, насколько я понимаю, в свое время активно приложили к этому руку. И вы же теперь удивляетесь.
– Не ершитесь, Андрей Юрьевич, – попросил Стрельников. – Чем старательнее вы демонстрируете зубы, тем сильнее кажется, что вы меня просто-напросто боитесь.
– Не боюсь, – сказал Андрей, зная, что лжет, и оттого злясь намного сильнее, чем следовало бы. – Просто опасаюсь. Это как с электрическим током: бояться его глупо, но еще глупее хвататься за оголенный провод, чтобы доказать окружающим, какой ты смельчак.
– В высшей степени разумная позиция, –
– Об этом следовало думать раньше, – сказал Андрей. В руках у него была жестяная кружка с чаем. Чай уже немного остыл, больше не грозя ошпарить пищевод сверху донизу, и Липский сделал большой глоток. Чай оказался крепким и чересчур сладким; он ощутимо отдавал березовым веником, воскрешая в памяти времена срочной службы и наводя на мысль, что интенданты силовых структур закупают для своих продовольственных складов какой-то особый, нигде более не используемый сорт чайного листа. – Меня лично никто сюда на аркане не тащил, а что до Евгения, то тут я полностью разделяю вашу точку зрения: как бы горячо ни было здесь, в Москве он находился бы в куда большей опасности. В его случае вся вина лежит на этом старом подонке Прохорове. С того момента, как он передал мальчишке карту, судьба парня была предопределена так же верно, как если бы он очутился в пионерском лагере где-нибудь под Брестом в июне сорок первого. И то обстоятельство, что миллионы его сверстников живут, не зная горя, в полном достатке и без малейшего намека на какую-то угрозу их жизни и здоровью, ничегошеньки для него лично не меняет. Кроме того, есть еще и другие – в Афганистане, в Африке… да и в России, если уж на то пошло.
– М-да, – неопределенно молвил Виктор Павлович.
Под воздействием этого коротенького междометия с Андрея мигом слетел весь ораторский пыл.
– К сожалению, – сказал он, – для матери парня все эти аргументы не стоят выеденного яйца. Если она узнает, если только заподозрит, как на самом деле выглядела эта летняя увеселительная прогулка, это будет… Нет, я даже думать боюсь, что это будет.
– Мне бы ваши проблемы, – усмехнулся Стрельников. – Поверьте, думать сейчас следует не об этом. С учетом обстоятельств, боюсь, неприятное объяснение с госпожой Соколкиной – самая меньшая из неприятностей, которые нас с вами подстерегают. Разговор о терзающих меня угрызениях совести затеян не напрасно. Я совершил главную, роковую ошибку, на протяжении истории человечества сгубившую сотни армий и полководцев: недооценил противника. В результате мы имеем то, что имеем: плотное кольцо осады, минимум боеприпасов и продовольствия и полное отсутствие путей отхода. На их стороне численное превосходство, они лучше экипированы – отчасти за наш счет, поскольку основная часть нашего снаряжения, оставленная на берегу бухты, несомненно, захвачена ими в качестве трофеев. У них есть все – минометы, продовольствие, полная свобода передвижений, а у нас не осталось даже корабля, на котором мы могли бы покинуть эту кучу булыжников. Им вовсе не обязательно снова идти на штурм, они могут просто сидеть, попивая спирт, и ждать, когда мы перемрем от голода. И долго ждать им, увы, не придется.
Андрей помедлил с ответом, потягивая чай и оглядываясь по сторонам. Небо окончательно очистилось от утренней дымки, приобретя тот жизнерадостный ярко-голубой цвет, который можно увидеть только весной и в самом начале лета. Солнце светило на полную мощность и основательно пригревало. Изрытая оставленными минометным обстрелом воронками верхушка Меча Самурая напоминала участок лунной поверхности. Трофейная и похоронная команды уже заканчивали свою невеселую работу. Трофеев было немного: отступая, атакующие постарались унести с собой оружие своих убитых товарищей, чтобы осажденные не могли им воспользоваться. Убитых, к слову, тоже оказалось не так много, как показалось в горячке боя Андрею. Противник потерял пятерых; в бункере «двухсотых» оказалось всего двое, и еще четверо, включая Стрельникова, получили незначительные ранения – результат, который, с учетом количества израсходованных боеприпасов и плотности огня, показался Андрею неправдоподобно мизерным.