Спасатель

Паттерсон Джеймс

ГЛАВА 11

Восемнадцать месяцев спустя. 19 сентября.

Ворота федеральной тюрьмы в Коулмане открылись, и я вы­шел на яркое флоридское солнце свободным человеком.

У меня с собой были только сумка с вещами и ноутбук. Я и сам еще толком не знал, что буду делать дальше.

Последние шестнадцать месяцев я провел в отделении обще­го режима тюрьмы Коулман, среди злостных неплательщиков налогов, мелких мошенников

и шантажистов. За это время я успел пройти почти весь курс магистратуры по социальной ра­боте в Университете Южной Флориды. Как выяснилось, у ме­ня к этому талант. Я умею общаться с малолетними преступни­ками, которые готовы вступить на тот путь, по которому я уже прошел, и они меня слушают. По-видимому, чтобы этому на­учиться, нужно потерять лучших друзей и родного брата и про­вести полтора года в тюрьме. Набираешься жизненного опыта.

Я оглядел людей у ворот. Она здесь или нет?

Когда я начал отбывать срок, Элли часто меня посещала. Приезжала почти каждое воскресенье с книжками, дисками и смешными записками, которые очень помогали мне жить.

А потом ее повысили и перевели обратно в Нью-Йорк. На­чальницей международного отдела по кражам произведений ис­кусства. Серьезное повышение. И визиты из еженедельных пре­вратились в ежемесячные. А этой весной вообще прекратились.

Да, мы переписывались по электронной почте — почти каж­дый день, мы разговаривали по телефону. Она говорила, что верит в меня, что всегда знала — я многого добьюсь. Но в кон­це августа я получил письмо, где она написала, что, быть мо­жет, уедет за границу — в командировку. Просить о чем-то бы­ло бессмысленно. Если бы она пришла меня встречать, я был бы счастливейшим в Южной Флориде. Если нет… Что ж, у каждого своя жизнь.

Перед тюрьмой стояли две машины. Элли не было.

Но, взглянув на один из автомобилей, я не смог сдержать улыбку. Это был зеленый «кадиллак» Солли.

И рядом стоял, опершись на капот, рыжеволосый парень.

— Понимаю, старичок, ты ожидал кое-кого другого, — ус­мехнулся Джеф, — но я решил, что надо подвезти тебя до дома.

Джефа я не видел с того дня, как меня посадили. Он провел полтора месяца в больнице. Пуля разорвала селезенку и заде­ла легкое. Элли говорила, что о гонках на мотоциклах ему при­дется забыть.

— Вопрос только в том, где дом, — сказал я.

— У нас в Новой Зеландии говорят: дом там, где спят жен­щины и где пиво бесплатное. Сегодня предоставляю тебе свою берлогу.

Мы обнялись.

— А ты неплохо выглядишь, Джеф!

— Я теперь работаю на мистера Рота. Он купил дистрибьюторство на «кавасаки»…

Я сел вперед, а Джеф сунул мои вещи в багажник. И с види­мым трудом уселся за руль.

Он развернул машину, нажал на газ, и двадцатилетний «кадил­лак» рванул вперед так, будто это был новенький «мерседес».

***

Наследующее утро меня позвал к себе Солли.

Он немного постарел, но глаза сияли все так же ярко.

— Недди… Рад тебя видеть, сынок.

В тюрьме Солли не навестил меня ни разу, но присылал кни­ги, снабдил компьютером и комиссии по досрочному освобож­дению сообщил, что предоставит мне работу, как только я вый­ду на свободу.

— Выглядишь хорошо, малыш! В рамми-то играть не разу­чился? Ну, давай-ка проверим.

Мы

уселись за столик у бассейна. Он достал колоду, начал тасовать карты.

— Отца твоего жаль, Нед. Но я рад, что ты повидал его пе­ред смертью.

— Спасибо тебе, Сол, — сказал я. — Это ты мне посовето­вал его навестить.

— Я всегда даю тебе хорошие советы, малыш. И ты всегда им следовал. Кроме того случая на крыше «Брикерз». Впрочем, в конце концов все получили то, чего хотели.

— А ты чего хотел, Сол? — спросил я.

— Справедливости, сынок, так же, как и ты. — Он медлен­но раздал карты.

Я сидел и смотрел на него. А потом накрыл его ладонь своею.

— Сол, я хочу, чтобы ты знал. Я никому ничего не расска­зал, даже Элли.

Сол сложил свои карты, положил их на стол.

— Ты это про Гома? Про то, откуда я знал, что там написано сзади? Молодец, Нед. Значит, мы с тобой вроде как квиты, а?

— Нет, Сол, не квиты. — Я думал про Дейва. При Микки, Барни, Бобби и Ди. Которых убили за то, чего они не соверша­ли. — Ведь Гаше — это ты, да? Ты украл Гома?

Сол выдержал мой взгляд и понурил голову — как винова­тый ребенок.

— Наверное, придется тебе кое-что объяснить.

И я наконец понял, что все это время недооценивал Сола. И вспомнил, как он говорил про Страттона, который считает се­бя крупной рыбой и не соображает, что всегда найдется рыба покрупнее.

— Нед, сейчас я тебе кое-что покажу, и за то, что ты пообе­щаешь молчать об этом до гроба, я тебе очень прилично запла­чу. Ровно столько, сколько ты собирался получить в тот день, когда поехал на встречу со своими друзьями.

Я старался сохранять спокойствие.

— Если я правильно помню, речь шла о миллионе долларов. И раз уж зашла об этом речь, я предлагаю еще по миллиону за Дейва и за твоих друзей. Получается три миллиона. Сделанно­го не воротишь… Я старый человек. Кроме денег, у меня ниче­го нет. Впрочем, есть еще кое-что…

Сол хитро прищурился и встал.

— Пошли!

Он отвел меня в ту часть дома, где я прежде не бывал. От­крыл неприметную деревянную дверь — я бы подумал, что это дверь шкафа. Но за ней оказалась другая дверь. С кодовым зам­ком.

Сол набрал шифр, и вторая дверь сдвинулась в сторону. За ней оказался лифт. Мы с Солом вошли внутрь.

Через несколько секунд лифт остановился. Мы оказались в небольшой прихожей с зеркальными стенами. Там была следу­ющая дверь — стальная. Сол нажал на кнопку, стальной щит отъехал, и за ним оказался небольшой экран. Сол приложил к нему ладонь, и дверь открылась.

Мы оказались в большой, прекрасно освещенной комнате.

На стенах висело восемь картин.

Я не специалист, но художников узнал сразу. Рембрандт. Моне. Микеланджело.

— Сол… — выдохнул я. — Ты, видно, всю жизнь трудился, не покладая рук.

— Иди сюда…

Сол подвел меня к деревянному мольберту, на котором я увидел то, что раньше знал только по описанию. В золоченой раме. Горничная в сером платье. У раковины. И внизу подпись.

«Анри Гом».

Сол подошел к картине и осторожно поднял холст. Под ним, к моему несказанному удивлению, оказалась другая картина. Ко­торую я узнал. Мужчина сидит за столом в саду. У него груст­ное, умное лицо, голубые глаза смотрят понимающе и печально.