Спасатель
Шрифт:
На осенних соревнованиях в бассейне я опередил Стёпу. Я обошёл его и на комплексе, и на кроле, и на спине. На комплексе меня, правда, дисквалифицировали за "неправильное отталкивание после поворота по технике "брасс". Но меня засёк папа, и я сравнил в протоколах своё и Стёпино время. На комплексе Стёпа стал третьим, а на спине и кроле - четвёртым, а меня наградили и за спину и за кроль. В душевой Стёпа тихо сказал, как бы самому себе:
– - Убью!
Я понял, что Стёпа не забудет и не простит.
С сентября к сеансу плавания прибавился час ОФП. Мы играли в футбик, в зале или на улице, с группой Анны Владимировны. Максим Владимирович судил нормально.
Я возмущался дико. Я кричал:
– Анна Владимировна! Так нечестно!
Анна Владимировна тогда прерывала игру и говорила мне:
– А ты думаешь, всегда всё будет честно?
– Нет!
– кричал Ростик.
– По-честному всё не всегда. Но тут, Анна Владимировна, штрафной должен быть!
– Запомните это все!
– тихо и жутко вещала Анна Владимировна в гробовую тишину, наступавшую после её истеричного свистка.
– По-честному не то что не всегда, а -- никогда. Так что привыкайте. Ещё не раз вспомните мои слова.
Бои без правил, бррр, футбол без правил, после этого продолжался.
7 Битва
Осенью объявился и Перелом-Копчика. Если честно, мы перетрусили, так этот парень вырос. Я его вообще не узнал, это Мишаня узнал. Парень делал вид, что не замечает нас, да и сеансы у нас совпадали раз в неделю. Но Михайло Иваныч предупредил:
– - Будь начеку! Он нас пасёт.
А я ответил:
– - Ладно.
Однажды, в начале декабря, после сеанса, мы вошли в душ. И Стёпа с нами вошёл, и ещё трое наших, максимвладимирческих. Была слякоть, весь Мирошев валялся в какой-то дикой инфекции - так сказала Белла Эдуардовна, и людей в бассейне было мало: и у нас в группе, и у Анны Владимировны, и у абонементников. И как всегда, когда мало людей, в душе шла битва "морковками". "Морковки" - это скрученные полотенца. В душевой часто шли битвы, но среди наших, младших групп. Тут же бились большие парни, и среди них - Перелом-Копчика. Я специально на сеансе подсматривал, как он плавал - это было позорище. Но абонементники все окорочка ещё те. И все, и большие и мелкие, любили шапочками друг друга окатить и поколошматить друг друга "морковками".
Когда народу было очень много, или был бесёж, мы с Михой шли в раздевалку неополуснутые, сидели и ждали там, пока душ освободится. Нам бы в этот раз надо было уйти неополуснытыми, но ведь чёртов михин экзем или лишай тогда мог вернуться! Да и потом -- Михайло Иваныч... Его ж надо знать. Он любит понарываться, поважничать, покрасоваться перед своими. Если бы не было зрителей, Стёпы и других наших пацанов, Мишаня может и не стал бы выёживаться. А тут... он прикрикнул на парней:
– - Хорэ злобствовать, мужики. Дайте детям помылиться.
– - Это ты-то, мылишься?
– - переключился Перелом-Копчика. Конечно, он только этого и ждал: в душевой мало людей, много места.
Он так хлестнул Мишаню по лицу и груди "морковкой", что Мих даже не обматерил его в ответ, о контратаке разговора вообще не шло. Мих сел на корточки, закрыл лицо руками, так и сидел. Наши пацаны столпились вокруг. Стёпа пробежал в раздевалку.
Я хорошо знал своего друга. Я знал, что Мих сейчас придёт в себя и кинется на врага. Я стал обходить Перелома-Копчика сзади. У нас всё получилось. Мих взвизгнул, напал, укусил Перелома в плечо как Рикки-Тики-Тави Нага. А я одновременно с Михой повис сзади на плечах у врага. И тот поскользнулся и расползся на полу. Мих молниеносно повключал в душах кипяток, мы и все большие выбежали в раздевалку, стали держать дверь. Но Перелом-Копчика так стал биться, что наши парни испугались и отошли, и большие тоже. А мы с Михой не смогли вдвоём сдержать натиск. Перелом-Копчика ввалился и кинулся на меня, но я отпрыгнул. Тогда он что-то пошептал большим парням и стал одеваться. И я стал одеваться. Конечно нам надо было позвать на помощь уборщицу тётю Раю, или дядю Костю, или администратора... Когда после шло разбирательство, нас всё спрашивали: почему вы так не сделали. Но тогда мы не подумали об этом. А зря! Ведь год назад Перелом-Копчика первый позвал уборщицу, пожаловался, что "мелкие хулиганят"... В общем, все одевались молча. И когда я оделся, Перелом-Копчика ловко сделал мне подсечку, я грохнулся. А на полу была лужа - Перелом когда вышел и не смог меня ударить, выжил воду из полотенца как раз в этом месте. Михайло Иваныч побежал на Перелома, но тот двинул его локтём как-то удачно в лоб (у Миха потом шишка была, синий рог). И вдруг большие стали бить дверцами шкафчиков: открывать-закрывать. Я просто оглох.
– - Смываемся, -- сказал Мих.
– Это они, чтобы на нас сказать делают.
Мы выбежали из раздевалки в коридор, понеслись в фойе, где ждали родители. Мама спросила:
– - Нормально? Ты такой мокрый?
И мы всё маме рассказали. Точнее - Михайло Иваныч. Не надо было маме ничего говорить.
– - Раздевайся, -- сказала мама.
Она расстегнула дублёнку, сняла с себя кофту, и я надел мамин свитер на голое тело. Стало сухо и колюче.
Миха сказал дяде Косте:
– - Дядя Кость! Я там горячую воду не закрыл, хотел чтоб абонементник сварился.
И это тоже не надо было говорить. Без Михи бы всё закрыли, всё сообщили.
Дядя Костя вздохнул, взял свои толстые резиновые рукавицы и пошёл в душ.
– - Нет! Это надо же!
– возмущалась мама.
– Детей побили.
Какая-то бабушка сказала бесцветным голосом:
– - Мальчишки всегда дерутся.
И я понял, что это какая-то хреновая бабушка. Никто не дерётся морковками просто так. Это очень больно, противно и унизительно. Просто так могут ледяной водой из шапочки окатить, просто ради прикола.
8 Продолжение битвы
Мама была в ярости. Она решила переговорить с нашим врагом. Нам пришлось ждать долго. Большие парни не выходили. Давно вернулся дядя Костя, давно уборщица вытерла лужи в раздевалке. Она и сказала:
– - Голову сушат.
Ну, абонементники, что с них взять, сушили свои пакли - их бабули-дедули ругали, если волосы мокрые.
Подбежал Стёпа, впервые за три месяца обратился ко мне. Он был вертлявый и подскакивающий, весёлый. Он знал, что сейчас что-то будет.
– - Чё не уходишь-то?
Я молчал.
И мама молчала тяжело.
– - Носки потерял, Анна Владимировна ругается, -- забормотал Стёпа и юркнул к дяде Косте за стойку. Его не стало видно: ящики с забытыми вещами стояли на полу. Но я прекрасно знал: Стёпа замаскировался, занял наблюдательный пункт. Он всё слышал, что потом произошло, весь разговор моей мамы с Переломом.
Стали выползать парни из абонемента. С сухими, пересушенными до соломы, торчащими во все стороны волосами. Разбредались по диванчикам - надо же было переобуть шлёпки на сапоги -- стоя абонементники не переобувались. В лом им было стоя, они ж абонементники. Один переросток подошёл к бабушке с бесцветным голосом. Я был сражён. Такой здоровый парень и с бабушкой. А вот и Перелом-Копчика показался. Быстро оделся под тяжёлым взглядом дяди Кости, быстро переобулся под тяжёлым взглядом мамы. (Переобувался поспешно и стоя.)