Спасение челюскинцев
Шрифт:
— Уж больно охота в Арктику. Я ведь знал, что у вас полный комплект, на судно меня б не приняли… И вот я решил…
Воронин, который терпеть не мог, когда за него «решают», сказал:
— Чтоб даром хлеб не ел — ступай в трюм. Будешь работать угольщиком.
— Есть! Идти в трюм! — бодро отозвался «заяц».
Капитан по-человечески ничего не имел против разного рода «романтиков моря». Тем более, данный заяц был, видимо, стойким парнем, если сумел провести двое суток в трюме, в темноте, среди ящиков и крыс. И не вылез бы, если б его не поймали. Но нельзя было допустить на судне и разгильдяйства. О какой дисциплине может идти речь, если в поход отправляется человек не проверенный, этакий кот в мешке? Экспедиция — это не увлекательная и увеселительная прогулка за город.
— Но знай, — добавил капитан, — с первым же встречным пароходом отправлю назад.
Сто тринадцатый пассажир с трудом подавил улыбку: он считал, что встречного парохода не будет.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ИТАК, «Челюскин» взял курс на Новую Землю. На борту 113 человек: 53 — экипаж, 29 — экспедиционный состав, 18 — зимовщики Врангеля, 12 — строители, 1 — «заяц».
«Заяц» вполне освоился на судне и, входя в кают-компанию несколько разболтанной, как ему самому казалось, «морской» походкой, принимался стучать по тарелке и требовать:
— Эй, кто там дневальный! Давай-ка пошамать кочегару!
Работы по креплению грузов «по-походному», чтоб во время шторма не произошло нежелательного перемещения грузов и соответственно нежелательного крена судна, были, наконец, закончены.
Команда, свободная от вахты, теперь могла немножко и отдохнуть.
На верхнем открытом мостике вахтенный помощник передавал команды рулевому:
— Три градуса лево! На румбе! Так держать!
Каждые четыре часа били склянки и сменялись вахты. «Склянки», то есть стеклянные песочные часы, на флоте уже давно не в употреблении, но вахтенный матрос по-прежнему отбивает в судовой колокол положенное число ударов через каждые четыре часа — «бьет склянки».
Плотники устраивали кормушки для бычков и поросят и вспоминали свое крестьянское прошлое.
Занятые на вахте наводили чистоту и порядок. Впрочем, судовой работы никогда не переделать.
На горизонте время от времени проходили рыболовные тральщики. Иногда на поверхности, рассекая волны, показывался высокий гребень косатки или из-под самого носа, громко хлопая крыльями об воду, кидалась наутек отяжелевшая кайра, но, так и не сумев оторваться от воды, ныряла, воображая, наверное, что на нее охотятся.
Когда дела идут более или менее гладко, все свободные от вахты или научных работ развлекаются кто как может. Иногда отыскивается объект для розыгрышей: чаще всего это бывает товарищ, не понимающий шуток.
На сей раз изнывающие от безделья журналисты — этим действительно пока нечего было делать — придумали, а все с восторгом подхватили идею «крещения» новичков при переходе через Полярный круг.
Существовала, конечно, у моряков традиция — устраивать при пересечении экватора праздник Нептуна и окунать новичков в воду. Тут же, у Полярного круга, купание несколько осложнялось.
Жертву розыгрыша, товарища Н., подвели к борту, с которого свисал тонкий канатик — фалинь, и предложили самому убедиться в его крепости.
— Попробуй, какой фалинь, крепкий, — сказали ему. — Когда ты, значит, спрыгнешь за борт, мы тебя перетянем под судном и вытащим с другого борта. И тут ты будешь уже самым настоящим полярником.
Товарищ Н. подергал фалинь, глянул за борт в изумрудные волны и вдруг с необыкновенной резвостью скатился по трапу и заперся в своей каюте.
Шутники принялись колотить в запертую дверь и требовать:
— Вылезай! Нельзя нарушать святых морских традиций.
— Убирайтесь! Креститься отказываюсь! — огрызнулся товарищ Н. из-за двери. — Не буду, пока не прикажет Отто Юльевич.
Шмидт оказался на высоте положения и сам принял участие в шутке.
— Ну что вы боитесь? — сказал он через дверь, еле сдерживая смех. — Соблюдайте уж, пожалуйста, морские традиции.
А надо сказать, что на судне все без исключения, даже плотники, чувствовали себя моряками, щеголяли в тельняшках, употребляли, часто не к месту, морские словечки и соблюдали все морские традиции и суеверия.
— Хорошо, Отто Юльевич, я иду, — сказал товарищ Н. упавшим голосом, раскрывая дверь.
Шутники почтительно расступились перед ним. Тот решительно подошел к борту и так лихо перекинул ногу через фальшборт, что Отто Юльевич сообразил: товарищ Н. шутить не собирается. И серьезным тоном приказал:
— Спускание за борт на сей раз отменяю!
Товарища Н. облили забортной водой и произвели в полярники.
…Показались скалистые заснеженные берега Новой Земли.
У полярной станции на Новой Земле было встречено торговое судно «Аркос».
Машина на «Челюскине» замерла, наступила тишина, и только волны лениво шлепались о борт.
Воронин обратился к капитану «Аркоса»:
— Возьмите у меня одного пассажира до Мурманска.
— Не могу, Владимир Иванович.
— Что так?
— У нас нет подходящего места. Нет комфорта.
— Ничего. Наш пассажир — человек непривередливый. Он отдельной каюты не требует.
Челюскинцы развеселились, понимая, о ком идет речь.
— Ну, если ваш пассажир не будет в обиде…
«Заяц», белобрысый молодой человек, ловко перекинулся через борт и сошел по штормтрапу в шлюпку. За ним спустили в мешочке консервы и хлеб.
— До свидания, товарищи! — сказал «заяц». — Еще пожалеете, что ссадили меня.
— Из-за этих романтиков теряем драгоценное время, — проворчал капитан.
— Зря вы так против романтики, — улыбнулся Шмидт. — С нее начинаются все великие дела.
Воронин задумался.
— А что такое романтика?
Шмидт помолчал. Потом сказал:
— Тут точного определения, пожалуй, не отыщешь. Писатель Жуковский говорил так: «Романтика — это душа». Если вкладывать в свое дело душу — это и есть романтика. «Заяц» наш, возможно, очень неплохой малый.