Спасение
Шрифт:
Данте
Моя милая маленькая лань даже не представляет, на что она согласилась.
Она согласилась на ужин с мужчиной, настолько одержимым ею, что он пробрался к ней домой и мастурбировал в ее гребаном шкафу. Я извращенец. Для меня не существует границ. И я хочу развратить Мэдисон. Сломать ее, согнуть и собрать заново, только по-другому.
Ее
Она нервно теребит рукав своей рубашки.
— Как у тебя дела? — спрашивает она.
Я ухмыляюсь.
— С самого утра? Отлично.
Мне нравится видеть, как она чувствует себя неловко в моем присутствии. Священническая сторона во мне полностью уничтожена. Я хочу управлять ее страхом и желанием так, как не думал уже четыре года.
— Ты кажешься немного другим, — замечает она.
Немного — это преуменьшение.
— Может, потому что я сейчас не в костюме священника?
Она невинно покусывает нижнюю губу, но это делает меня тверже гранита. Будет просто чудом, если мы продержимся до конца ужина, и я не съем ее первым.
Она пытается разрядить обстановку, ее голос дрожит: — Какой твой любимый цвет?
Я пристально смотрю на нее. Это простой вопрос, но я уже сто лет не думал о себе в таких безобидных выражениях.
— Черный, — отвечаю я, понизив голос.
Ее брови поднимаются, но она ничего не комментирует.
— А у тебя?
Она краснеет, и я вижу, как она тяжело сглатывает: — Розовый.
Контраст между нами не может быть более разительным. Ее ответ показывает, что она — сказочная принцесса, а я — монстр, который только и ждет, чтобы полакомиться ею.
Я киваю в ответ, и мы ненадолго замолкаем.
— Боюсь, я не очень хорошо готовлю, поэтому я заказал еду на вынос из закусочной.
Я киваю в сторону маленького обеденного стола.
— Прекрасно. Это из твоей закусочной? — спрашивает она.
Я киваю.
— Привилегии владельца.
— Верно, я хотела спросить, как ты владеешь столькими предприятиями в Фордхерсте?
Сложный вопрос для ответа. Потому что я плохой человек, который делал плохие вещи, а потом украл хренову тучу денег у мафиози, на которого работал, и свалил. Я не могу рассказать ей ничего из этого. Никто не знает о моем прошлом, и так оно и останется.
— Наследство, — отвечаю я коротко. Легкость, с которой эта ложь вырывается наружу, настораживает.
Ей не нужно знать правду. Правда — это зверь, бешеная собака, которая кусает и не отпускает. Это мелодия тьмы и сожаления. Симфония грехов, слишком невыразимых, чтобы их озвучивать. Мое прошлое — это цепь на моей шее, вечно напоминающая мне о том, кем я когда-то был.
— О, — говорит она, выглядя разочарованной моим односложным ответом. — Я никогда не спрашивала, сколько тебе лет.
Я ухмыляюсь,
— Тридцать девять, — говорю я.
Ее глаза слегка расширяются.
— О, я думала, ты моложе.
— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.
— Двадцать три.
— Шестнадцать лет разницы в возрасте. Это слишком грешно для тебя? — дразняще спрашиваю я.
Она качает головой.
— Нет, я думаю, это делает все более горячим.
Я хихикаю над ее наглостью.
— Хочешь выпить, маленькая лань?
Она кивает.
— Да, воды, пожалуйста.
— Вина не хочешь?
Я киваю на открытую бутылку на кофейном столике.
Она поджимает губы.
— Я выпью один бокал.
Возможно, ей понадобится еще несколько, чтобы пережить ночь со мной.
Наливая вино, я наблюдаю за тем, как пунцовая жидкость переливается в ее бокал, резко контрастируя с бледной нежностью ее рук.
— За незабываемый вечер, — произношу я тост, и ее глаза встречаются с моими. В них я вижу танец невинности, влекомой к пламени неизвестности. Я хотел бы оградить ее от тьмы нашего мира, но сегодня речь идет не о защите. Речь идет о том, чтобы заявить о своих правах.
Она кивает, делая глоток вина.
— Мои родители редко разрешали мне пить.
Я вскидываю бровь.
— Почему ты не попросила родителей о помощи?
Она пожевала губу.
— Потому что именно они заставили меня выйти замуж за своего мужа.
Слова вылетают из ее уст, как яд, отравляя воздух между нами. В моих жилах разгорается острый, холодный гнев, более горячий и мощный, чем любое виски. Моя рука крепко сжимает горлышко бутылки.
— Что они сделали? — рычу я, и мой голос звучит в тихой комнате как раскат грома. — Эти чертовы ублюдки, — шиплю я под дых. Родители должны были защищать ее, а не отдавать человеку, который может причинить ей вред.
Ярость настолько ощутима, что я почти чувствую ее вкус.
Она вздрагивает от моих слов, ее глаза лани расширены и полны страха. Она увидела во мне монстра, и мне остается только гадать, сколько времени пройдет, прежде чем она с криком убежит в ночь.
— Они нехорошие люди, — шепчет она.
Я откидываюсь на спинку плюшевого дивана, кожа скрипит под моим весом.
— Но ты хороший человек. Попавший в дерьмовую ситуацию.
Она кивает, ее глаза блестят в тусклом свете. Ее уязвимость взывает ко мне и уговаривает затаившегося внутри зверя, но я сопротивляюсь. Я сопротивляюсь, потому что дело не во мне. Дело в ней.
— Никто этого не заслуживает, — говорю я. — Ты заслуживаешь лучшего.
Она смотрит на меня, и по ее щеке скатывается одна-единственная слезинка.