Спаси меня, пока не поздно
Шрифт:
Я прищуриваюсь и по-новому смотрю на него. Точно, это лицо из моего детства, которое почти позабылось. Он изменился очень сильно. Будто совсем другой человек, а не то прыщавое недоразумение с тощими ручками и ножками.
Отворачиваюсь. Смотрю перед собой, а он молчит, хотя видит, что я узнала его. Не знаю, что чувствовать. С его младшим братом я была очень хорошо знакома. Мы дружили, пока не разошлись, выбрав в старших классах разные направления. Я ушла в гуманитарную группу, а его брат предпочел точные науки. Это было так давно, что эти воспоминания кажутся мне попросту сном.
— Давай скорее, — бурчу я. Кажется, он едет слишком медленно, а мне так хочется поскорее поспасть в приют моей души и, наконец, почувствовать что-то кроме боли и серого безразличия.
Ровно
Акт 3. Те, к кому мы спешим
Мне неприятно. По телу блуждает холодок и омерзение, вперемежку со страхом и ощущением безвыходности. Ненавижу это. Ненавижу кладбища. Белые мраморные плиты, состроенные в идеально ровные линии. Никакого отличия, кроме имен. Последний раз здесь я была еще маленькой. Родители водили меня в старую часть этого града мертвых. Тогда еще можно было купить себе место среди статуй, гробниц и, будто вечно-хмурой зелени, которая была на деревьях, вилась по искусным работам скульпторов и обволакивала последние пристанище каждого усопшего так, будто тому было не безразлично, где лежат его кости. Тогда я испытывала тоску, ноющую на сотни ладов внутри, и желание поскорее убраться из мрачного, даже в самую ясную погоду места. Сейчас же, в той новой части, где хоронят лишь пепел мертвецов, мне отвратительно. Явно показано, где мы все окажемся. В небольшой урне, где и кошка-то не поместится. Все мы станем прахом в коробке. Но не эта удручающая перспектива отталкивает меня и точно не она заставляет с силой игнорировать горький комок, который скоро сможет душить изнутри. Просто буквы сложенные в слова, цифры в дату, странно, что такой набор способен пробуждать умершие чувства. Я смотрю на имя и мне не по себе, и дико хочется уйти.
— Вы дружили, так? — голос доктора такой же серый, как мое недавнее состояние, взгляд тяжелый. — Думаю, ты должна знать, где он похоронен. Ты была здесь?
Я смотрю на имя и хватаю нижнюю губу зубами, чтобы только не чувствовать то, что заново рождается во мне.
«Брэдли Палмер. Будь вечно счастлив на небесах. Мама, папа, брат».
Шумно втягиваю носом воздух.
Брэдли был хорошим парнем. Отзывчивым и достаточно разумным для того, кто несколько лет сидел на героине. Прошел всего год с его кончины, а я помню каждую его ухмылку и то, как он мастерски вмазывался. Падал на ковер — облако счастливых грез — улыбался всем на свете и пел французский марш. Мы встретились, когда моя жизнь была разбита, а выход из всего, что окружало меня, виделся лишь удавкой на шее. Тогда он выслушал, все мои слезы и стенания. Обнимал и говорил, что знает способ как все это остановить, но такая хорошая девчонка, как я должна сама выбирать будущее. У меня его не было. И два дня спустя я первый раз вмазалась. Он мне помог. Все рассказал и показал. Брэдли стал спасителем моей никчемной жизни. Мы долго сновали вместе по улицам, веселились и вмазывались. Мы были друзьями и любили нашу новую семью. А потом, спустя два года, у него случился дикий передоз. Меня не было рядом — родители в последний раз пытались вразумить. Гады, хотели запереть меня в лечебнице. Тогда я потеряла единственного друга и долго ревела.
Как бы я не любила этого человека, все равно не пришла на его похороны, хотя знала, где и когда они будут. А после не бывала на его могиле. Я отчего-то боялась приходить. Наверное, вид его имени на надгробной плите мог бы окончательно развеять о нем память и чувство, что веселый парень с глазами цвета коньяка все еще где-то рядом.
— Мне жаль, — вторя его серому тону, говорю я.
Натан смотрит пристально, изучая мою реакцию. А за ним на чистой глади неба я вижу, как серые и неприятные тучи наплывают на нас, словно огромная мрачная волна. В лицо, резким порывом врезается пронзительно холодный ветер.
— Была моя смена. И я не смог ему помочь. Привезли
Сердце мое жалит острой иглой боли и вины. Кажется, что если бы я была там, то смогла бы чем-то ему помочь и заметить раньше остальных, но…я сглатываю горький ком и морщусь. Держусь и с силой заставляю взгляд отлипнуть от белой глади с прожилками, что складывались в буквы и слова. Отвечаю на его не высказанный вопрос тяжелым и темным взглядом. Это ни разу не хорошо, вот так поступать с человеком. Натан просто идиот, решивший, что вид могилы меня переубедит и поставит на путь истинный. Я потерянный человек. Гниющий заживо, саморазлагающийся в своей слабости и нежелании принимать серьезные решения. Я умру, а в этом мире так ничего и не переменится. Точка. Так будет с каждым.
— Всё? Посмотрели? — прищуриваюсь. — Вези меня, ты обещал.
— И ты ничего ему не скажешь? — он ни капли не удивлен. Натан засовывает руки в карманы, впрочем, не двигаясь с места.
— Смысл говорить с куском земли, под которым есть лишь пепел мертвеца?
— Помогает. Облегчает душу, — Натан пожимает плечами, так, словно я не знаю прописных истин.
— Ты врач, так? — он кивает. — Значит должен знать, что души нет. Мясо, потроха и энергия, что движет этим. А не эфемерная дрянь, которая потом типа отправляется в рай или ад.
Он долго на меня смотрит и спокойно идет, проходит мимо меня, и я прусь следом.
— Ты ничего не поняла, Эйприл. Давай называть душу — чувствами. Разговор с куском земли, как ты говоришь, — мужчина достает ключи из кармана, продолжая идти, — на самом деле может дать ощущение похожее на то, как будто ты избавился от тяжелой ноши. Временно, конечно, но все же. Ты разговариваешь больше не с мертвецом, а самим собой. Проясняет мысли.
— Вижу, у тебя богатый опыт, — безразлично кидаю я, в тот момент, когда мы подходим к машине.
Ответом мне служит молчание и легкие подталкивания ветра в спину. Сама природа ведет меня к семье. Что ж, пора, наконец-то, забыться. Компания этого человека мне осточертела.
Но вместо того, чтобы завести машину и тронуться с места, доктор о чем-то размышляет, с застывшей рукой у зажигания. Он так и не вставляет ключ. Смотрит перед собой, но так, словно ничего не замечает. Мне хочется его поторопить, но видение надгробной плиты Брэдли так и не выходит из головы, ярким призраком заставляя молчать.
— Брэд рассказывал о тебе. В те наши редкие встречи. Это он тебя подсадил.
Последняя фраза не вопрос, а утверждение.
Поджимаю губы. Не хочу ничего ему говорить. Кто он такой, чтобы ему вообще что-то рассказывать?
— Как давно ты…
— Поехали, — прерываю вопрос, который я даже слышать не хочу.
Все-таки он вставляет ключ и поворачивает его. Машина мерно заурчала.
— А какая причина? — ему просто интересно, впрочем, многие спрашивают.
Людям попросту хочется знать все грязные подробности твоей гребаной жизни. Им неинтересно, какая ты личность и что у тебя внутри. Гораздо проще покопаться в белье, вытащить на свет драные портки, позабавиться или ужаснуться как все плохо у других людей. Или, еще лучше, заявить: «А мои трусы еще рванее, но я же сажусь от этого на наркоту! Посмотрите на него, какой он слабак!».
Мерзость. Ненавижу людей.
Внутри что-то неприятно колет, и я пытаюсь сдержать все те нервные движения, что выдадут с потрохами.
— Причина? — в упор смотрю на него. — Её нет. Нахрен причину. Просто захотелось.
И он кивает. Ни черта не поверив.
Мы двинулись навстречу дому, где меня ждут. Тем, к кому я с радостью спешу.
*****
Впервые за долгое время поднимаюсь в Приют Матушки со странным надломом внутри. Мне больно и горько. Мои раны вновь задеты, коросты, которые только было появились, нагло отодраны и мне по-настоящему больно. Одиночество снедает меня. Но ведь я иду домой, так? Почему каждый шаг дается все труднее? Так, словно ноги мои кто-то держит. Вздыхаю, глубоко и тяжело. В груди рвет от сдерживаемых слез.