Спаси нас, Мария Монтанелли
Шрифт:
Позднее мы ездили в школу на самокатах. Да, в один прекрасный день мне подарили самокат. Почему-то педальную машину мне иметь возбранялось, а самокат нет. Не спрашивайте почему. Может, потому, что у самоката два колеса, а у машины четыре. Сейчас неохота в это вникать. Это была выкрашенная в безвкусный розовый цвет подержанная модель, но на настоящих пневматических шинах, что уже нехило. Сколько раз за свое детство мне приходилось слышать слово «подержанный». Родители полагали, что, покупая мне подержанные вещи, которым сто лет в обед, они меня не балуют. Подержанный радиоприемник, подержанный пикап, подержанный велосипед и так до бесконечности. В то время как новое все такое клевое и даже пахнет новым, мне долгие годы приходилось довольствоваться секонд-хендом. Для кого-то,
Но я опять отклонился от темы. Однажды Фердинанд Вервихт отмочил такой номер, что я реально прибалдел. Это случилось в один из тех мерзких зимних дней, когда больно хлещет по лицу колкий дождь, а на дорогах гололедица. Мы возвращались на самокатах из школы. Намеренно тормозя так, чтобы самокат заносило на триста шестьдесят градусов, я с непроницаемым лицом совершал неописуемо крутые виражи. Фердинанду, разумеется, захотелось повторить за мной эти мои умопомрачительные трюки, не шмякнувшись при этом зубами об обледенелую тротуарную плитку. Но сохранить мало-мальское равновесие ему было не под силу: его несуразное, скособоченное тело и одна действующая рука, которой он держал руль, в то время как другая, с деревянными пальцами, болталась где-то на уровне груди, противились поставленной задаче. Неудивительно, что он грохнулся оземь, и к тому же весьма неудачно. Его самокат отлетел на проезжую часть, а сам он стукнулся головой прямо о тротуар, вляпавшись вязаной варежкой в полузамерзшие какашки какого-то кокер-спаниеля. Я покатился со смеху, но Фердинанду было не до шуток. Он стал серее серого, молча подобрал свой самокат и, не оборачиваясь, помчался домой.
Не прошло и получаса, как у нас дома раздался телефонный звонок.
– Это госпожа Вервихт! – крикнула мама.
Госпожа Вервихт была, естественно, матерью Фердинанда. Немка по происхождению, она говорила со странным акцентом. Понять ее было нелегко и уж тем более по телефону. Прижав трубку к уху, я напряг слух, всеми силами стараясь вникнуть в содержание ее слов. Она считала, что это я, оказывается, столкнул Фердинанда с самоката, повалил его на тротуар, да еще измазал собачьим дерьмом его больную руку в вязаной варежке. Это звучало настолько неправдоподобно, что от удивления я впал в ступор, потеряв дар речи.
Мама стояла рядом. Понимая, что она слышит лишь одну сторону, то есть меня, я таки нашелся и промямлил: «Я его предупреждал, что там скользко…» Не придумав ничего лучшего, я как идиот все твердил одно, потихоньку свирепея и мысленно желая Фердинанду Вервихту провалиться в тартарары с его самокатом. По телефону я бы так и не смог сказать ничего путного, одним лишь голосом не докажешь свою правоту.
– Сейчас я к вам зайду и все объясню, – решился я наконец и бросил трубку.
Госпожа Вервихт отворила дверь еще до того, как я нажал на кнопку звонка. За ее спиной прятался хныкающий Фердинанд. Я рассказал обо всем, что произошло, глядя ей прямо в глаза. Ведь в глазах больше правды, чем во всех словах, вместе взятых. И пока Фердинанд орал и истерично топал ногами, я понял, что свершилось чудо: его мать мне поверила. Даже не дослушав меня до конца, она повернулась к сыну.
– Ты омерзителен, – сказала она по-немецки или по-голландски с немецким акцентом, уж не помню. Вероятно, по-немецки это звучало еще выразительнее.
Он снова завопил и попытался улизнуть вглубь дома, но мать крепко держала его за руку, не отпуская от себя. Я неожиданно успокоился и даже чуть было не сказал, что не обижаюсь и готов хоть сейчас поиграть с Фердинандом в грузовики, но не успел. Госпожа Вервихт захлопнула дверь после того, как назвала меня «хорошим мальчиком», вот так прямо и сказала – и определенно была права.
Я еще немного помешкал, стоя на крыльце и слушая, как госпожа Вервихт устраивает своему сыну выволочку. А ведь совсем недавно она обвиняла меня в жестокости. До того дня я понятия не имел, что такое мать-немка, но доносящийся из-за двери ор помог мне дорисовать ее портрет. Если мне суждено родиться заново, то пусть у меня будет немецкая мама, подумал я. Та, которая в состоянии отличить правду от вымысла. Та, что воздает должное трусам и слюнтяям, под ложными предлогами норовящим спрятаться под маменькину юбку.
Мой разрыв с Фердинандом Вервихтом не продлился и трех дней. Я снова зашел за ним, и мы как ни в чем не бывало побежали в школу. Теперь мы воображали себя полицейскими на мотоциклах и, с ревущими сиренами проносясь по улицам, вынуждали пешеходов прижиматься к домам. Однако с тех пор я стал остерегаться бледнолицых. Если кровь с трудом проникает в лицо, то, значит, мозгам вообще ничего не достается. Вот и получается, что они выкидывают фортели, которые даже в страшном сне не приснятся. Я лишь хотел сказать, что у Фердинанда было такое же восковое лицо, как у слабоумного, появившегося в дверном проеме нашего класса.
– Иди садись, – сказал директор школы, сопроводив слабоумного к одной из парт посередине класса.
Лет директору было уже немало, и он слегка насупился, будто пришел за влетевшим в окно футбольным мячом. Решение принять слабоумного в лицей Монтанелли исходило явно не от него. Как человеку старой закалки, вся эта затея наверняка была ему не по душе, но работающие в системе Монтанелли прочие авторитеты явно не оставили ему выбора.
Так или иначе слабоумному крупно повезло. Я наблюдал за его скованными движениями, пока он опускался на стул, а учитель английского Вермас прочищал горло, чтобы возобновить урок.
– Ян, можешь пока пользоваться учебником соседа, – сказал он.
У всех на партах лежала одна и та же книга. По ней мы должны были следить за тем, что читал нам вслух Вермас. Это была английская сказка «Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.
5
Ничего нет хуже принудительного чтения вслух. Урок тянется в восемнадцать раз дольше, когда всем скопом приходится слушать книжку, которую и в одиночестве-то, развалившись в удобном кресле, ты вряд ли бы осилил. Этот Вермас был небось убежден, что «интересная книжка» остается интересной даже тогда, когда все двадцать четыре ученика штудируют ее одновременно, во всяком случае интереснее и поучительнее, чем отдельно взятые глаголы, прилагательные и спряжения.
Намерения у таких чтецов исключительно благие. Да и вообще, в лицее Монтанелли все преисполнены благих намерений. Только, по моему мнению, на одних благих намерениях далеко не уедешь. Есть, к примеру, люди, которые едят исключительно растительную пищу, потому что им жаль животных. Ну и прекрасно, пусть едят себе на здоровье. Так нет же, они пытаются обратить в свою веру всех остальных. Недавно по телику одна тщедушная, бледная тетка рассказывала, что на Филиппинах, или в Малайзии, или еще черт знает где живут отвратительные, жестокие люди, питающиеся мясом собак, которые продаются живьем на рынке. Она продемонстрировала фотографию связанной собаки. Действительно, зрелище неприятное. Однако мгновенно возник вопрос, какое голландской тетке до всего до этого дело. На экране появился номер счета, куда зрителей призывали перечислять деньги на акцию протеста против поедания собак. Вы бы видели самонадеянное лицо этой активистки, охмурявшей телеаудиторию. Пусть бы попробовала заикнуться об этом на Филиппинах, беседуя с тамошними аборигенами, которым и так жрать нечего… С какой стати к ним заявляется сытая дамочка из Европы и принимается диктовать, что и как им есть. Скорее всего, в тот же день эта вегетарианка, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту, во всей красе лежала бы на местном рынке. Подобный финал облегчил бы бремя мировых проблем.