Спасите наши души!
Шрифт:
— Извините, что пришлось прибегнуть к такому способу, — сказал Хусейн, усаживаясь в кресло за письменным столом.
— Мне сказали, что вы согласились дать нам интервью, — напомнил Джон.
— Совершенно верно. Но интервью подождет до лучших времен. День-два ничего не решают. У меня к вам есть другое предложение. Хотите заработать?
— Только этим и занимаюсь, господин адмирал. — Грифитс опустился в мягкое кресло, закинул ногу за ногу. — Готов выслушать.
Исмаиль начал издалека:
— Я скажу несколько вещей, о которых вы осведомлены не хуже меня. Вы профессионал, но я должен убедиться, что мы оба понимаем, о чем пойдет речь. Искусство телевизионщика имеет свои секреты. Одну и ту же вещь можно преподнести зрителю под разными углами зрения. Все решают монтаж и комментарий. Скажем, зрителю показывают некоего джентльмена и говорят, что это серийный убийца. Зритель сразу же начинает выискивать в его портрете неприятные черты.
— И, самое удивительное, он их находит, — подтвердил Грифитс.
— А если показать этого же джентльмена и сказать, что он нобелевский лауреат, то у него сразу же заметят высокий лоб, умный взгляд. Или другой пример. На экране зритель видит мужчину в камуфляже, не то собирающего, не то разбирающего бомбу. Он просто возится с проводками. В одном случае зрителю сообщают, что это сапер, обезвреживающий взрывное устройство — возникают симпатия и уважение. В другом, что это террорист, который изготавливает бомбу — презрение и страх.
— Вы абсолютно правы, — произнес Джон. — Сознанием зрителя очень легко манипулировать при помощи комментариев и монтажа снятого материала. Хороший пример этому — выпуски «Евроньюс». На экране по всем национальным выпускам показывается одна и та же хроника: скажем, госпиталь, множество раненых мирных жителей, среди них женщины и дети. Затем показывают сирийских повстанцев и правительственные войска. При этом британская редакция озвучивает сюжет следующим образом. Мол, отступающие правительственные войска устроили в городе резню. Российская же редакция озвучивает сюжет так: ворвавшись в город повстанцы убивают мирное население. Телевидение умеет делать белое черным и, наоборот, — черное белым. Все зависит от заказчика. Он должен дать отмашку, сказать, кого следует «мочить» по полной программе.
— Мы хорошо понимаем друг друга. Мое предложение сводится к следующему…
Джон терпеливо и с интересом слушал то, что говорил ему Хусейн.
— …на сенсации вы хорошо заработаете, — подвел черту под своим предложением адмирал Исмаиль. — Беретесь?
— Я не понимаю одного, зачем вам понадобилось привозить сюда с мешком на голове не только меня, но и мою напарницу Кэтрин Браун? — спросил Грифитс.
— На тот случай, если вы не согласитесь с моим предложением, — прищурился адмирал.
— Это шантаж, угроза?
— Это констатация факта, мистер Грифитс.
— Вы немного просчитались. Я не настолько дорожу Кэтрин. Хотел бы не согласиться, не согласился бы, даже если бы вы пообещали отрезать ей уши.
— Но своей жизнью вы дорожите в полной мере? — усмехнулся Хусейн.
— Разумеется. Однако почему вы уверены, что мы будем молчать в дальнейшем? Это важный вопрос, нежелательных свидетелей и разговорчивых исполнителей нередко ликвидируют. Я не хочу, чтобы вы совершили подобную ошибку в отношении нас с Кэтрин.
— Вы, приняв предложение и выполнив его, окажетесь в одной связке со мной и не станете рисковать своей репутацией.
— Логично, а потому я принимаю предложение с некоторыми оговорками. Я не хочу на данном этапе впутывать в это дело Кэтрин. Вы ее просто отпустите.
Исмаиль задумался, затем кивнул.
— Согласен, но тоже с одной оговоркой — вы убедите ее не распространяться о произошедшем.
— Она любит деньги не меньше моего и тоже дорожит своей репутацией.
— Мы договорились?
— По всем пунктам, — подтвердил Грифитс. — Теперь отпустите Кэт. И можно приступать.
Кэтрин стояла во дворе и тревожно прислушивалась к окружающим ее звукам. Черный полотняный мешок по-прежнему закрывал ее голову. Грифитс подошел и тронул журналистку за плечо. Она вздрогнула.
— Это всего лишь я, — поспешил успокоить женщину Джон. — Сейчас тебя отвезут в город и отпустят. А я останусь. Не беспокойся обо мне. У меня здесь появилась работа. Завтра, а возможно, даже сегодня я освобожусь. Жди меня на яхте. Я обязательно вернусь.
— Джон, я боюсь, — пожаловалась журналистка.
— Мы с тобой и не из таких передряг выбирались. Все будет хорошо, поверь мне. — Грифитс пригнулся и поцеловал Кэтрин сквозь мешок в губы.
— Мне это показалось? — спросила женщина.
— Ничего не было, тебе это только приснилось. — Грифитс похлопал Кэтрин по плечу. — До встречи.
— До скорой встречи, Джон.
Журналистку усадили в джип. Оператор вздохнул.
— Приступаем к работе? — спросил он, забрасывая на плечо камеру.
Боевики Сенхариба двинулись вслед за оператором. Отошли недалеко — к прибрежным скалам. Грифитс критически осмотрел съемочную площадку, после чего стал сортировать боевиков на две группы.
— Ты налево, ты направо, — отдавал он приказания.
Люди Сенхариба слушались Джона беспрекословно. Создав две команды, он расставил их на огневые позиции.
— Начали! — крикнул он, залегая с камерой.
Затрещали автоматные очереди, взорвалась пара гранат.
— Стоп! Стоп! Стоп! — крикнул Джон, останавливая инсценировку боя. — Ну, кто же так падает? — обратился он к «убитому боевику», тот поднялся, отряхнул одежду. — Мы не художественный фильм снимаем. Так только в голливудских фильмах умирают — долго и мучительно. Ты что, ни разу никого на ходу не убивал? Вспомни, как это было, покажи, изобрази.
Боевик выронил автомат и осел на землю, схватившись за грудь так, словно ее прострелили. Грифитс поморщился.
— Так уже лучше. Снимаем. Второй дубль.
И вновь застрочили автоматы, поднимались и падали боевики. Грифитс снимал это так, словно шел настоящий бой. По его команде одна группа пошла в атаку на другую и окончательно разгромила ее.
— Снято, — азартно произнес Джон, поднимаясь с земли.
«Мертвецы» ожили, стали вставать, отряхиваться, улыбаться друг другу. Еще бы, им посчастливилось сняться в кино.